Читать книгу - "Бандитская любовь - Мелания Соболева"

ничего. Стерлась, как будто кто-то нажал «удалить» на всей моей жизни.

Кирилл там чего-то говорил, по-моему, про Атамана или про выезд на вечер — я уже не слышал. Голова гудела от ярости. И от бессилия. Она сбежала. Просто вычеркнула меня из своей сраной жизни, как будто я — ошибка, с которой можно жить, только если забыть.

Четыре года. Ни письма. Ни вопроса. Ни одного «как ты там, Леха». Четыре сраных года тюрьмы, где каждый день я думал о ней. Где я жрал кашу и слышал в голове ее голос. Где я дрался, выживал, кипел — и все ради чего? Чтобы выйти и понять — я нахуй никому не нужен.

Она — моя. Как бы она себе там это ни представляла. Моя. И если она думает, что я ее не найду — пускай лучше молится, чтобы не нашел. Потому что если в ее жизни появился кто-то еще, если рядом с ней сейчас какой-то ушлепок — то за него отвечать будет она. Я гляну ей в глаза, и она поймет, что я блядь не простил. Не забыл. Не смирился.

— Эй! — Кирилл щелкнул пальцами перед моим лицом. — Ты глох, что ли?

Я ее найду. По косточке соберу, если придется.

Глава 7

Леха

Сигарету я потушил о подошву, не торопясь. Дождь чуть утих, но холод пробирал до костей — октябрь злой, как и мы. Дима вышел из машины первый. Кирилл за ним. Я последний, глянул на мясокомбинат и усмехнулся. Все это выглядело так, будто само просится под крышу — облупленный фасад, собаки во дворе, охрана — пьянь с табуретом. Даже не шелохнулись, когда мы зашли.

Поднялись наверх. Стучать не стали — Кирилл сразу дернул дверь. За столом — директор. Халат в мясных пятнах, руки в жире, сигарета в пепельнице догорела до фильтра. Он поднял глаза — и все понял. Глаза бегают, губы зашевелились, будто молитву прочел.

— Кто вы… чего вам…

Я сел первым, прямо напротив. Спокойно. Смотрю, как крыса перед капканом. — Мы, брат, — это те, кто пришел решить тебе пару проблем, пока они не превратились в беду.

Он проглотил слюну, шумно. Дима оперся жопой о край стола, Кирилл достал сигарету, чиркнул зажигалкой. Молчание было сдавленное.

— Слышь, Колян, — начал Кирилл. — Ты ж вроде не дурак. Комбинат твой — работает. Деньги идут. А вот защиты у тебя — ни хера. Как думаешь, сколько ты еще так протянешь?

— Я… я не понимаю… У меня все по закону…

Я фыркнул. — Закон? Тут “закон” — это когда утром в окно коктейль прилетает, а вечером жену твою в подворотне шатают. Закон, блядь…

Он попытался встать. Дима толкнул его обратно в кресло — легко, но чтоб не забывался.

— Значит так, слушай внимательно, — я говорю спокойно, с расстановкой. — С этого дня ты наш. Весь твой поток, весь навар, все фуры, все свалки — под нами. Работаешь как работал. Но восемьдесят процентов уходит нам. Без задержек, без лишних слов, тебе… так уж и быть двадцать процентов

— Восемьдесят?.. — он захрипел, глаза вылезли. — Это ж… это грабеж…

— Нет, Колян. — Кирилл стряхнул пепел прямо на пол. — Это чтобы ты не попал к тем, кто сначала ломает пальцы, а потом спрашивает, как звать.

— И не надо делать из себя жертву. — Я наклоняюсь вперед. — Ты ж сам все понял. У тебя мясо идет налево. Ты на нале рубишь, ты на документах мухлюешь, ты шкурку гонишь на обувную, сало — на технуху. Мы просто знаем цену за твою хитрожопость.

Он откинулся в кресле, пот выступил по лбу.

— А если я… не соглашусь?

Я смотрю на него как на мешок говна. — Тогда утром ты проснешься, а склада уже не будет. Люди разбегутся. Проверка придет. Потом пожар. Потом кредиторы. Потом тебя найдут на стройке — в мешке из-под цемента. Тебе это надо?

Тишина. Он выдохнул, вытер лоб рукавом. — Хорошо… я понял.

— Рад, что ты умный. — Дима хлопнул его по плечу. — Пятница — день встреч. Первый взнос — завтра. Не тяни. Мы пунктуальные.

Я встал, подошел к двери, но остановился. — И вот еще, Коля. Не вздумай умничать. Мы к тебе по-людски. Но если ты нас попытаешься кинуть — тебя даже в морозилке не найдут.

Я хлопнул дверью, ветер сорвался с угла, в лицо — холод, как будто сам район решил сказать: «Вернулись, сукины дети». Мы шли к машине молча. Мясной уже, наверное, на стакан налил от страха. Я открыл водительскую дверь и сел. Кирилл рядом. Дима сзади. Сигареты у всех почти одновременно.

Кирилл усмехнулся, щелкнул зажигалкой. — Ну, обосрался по полной. Уж думал — в штаны пустит.

Я повел плечом, включая зажигание. — Надо было сразу по башке пепельницей, чтоб мозги включились. Но вроде дошло.

— Дошло-дошло, — хмыкнул Дима сзади. — Ты видел, как у него глаз задергался, когда ты про "мешок из-под цемента"? Уверен, сдохнет раньше, чем вякнет.

Я выехал со двора, проехали мимо сторожа — тот даже не взглянул, в будке свет потух.

— Восемьдесят — это жирно, — сказал Кирилл, смотря в окно. — Думаешь, потянет?

Я фыркнул, сделав затяжку. — Потянет, если жить хочет. А не потянет — поставим другого. Там таких как он — под каждым магазином по два. Только свисни.

— Думаешь, его кто-то крышевал до нас? — спросил Дима.

Я пожал плечами, выруливая на трассу. — Если и был кто — значит сдулся. А если не сдулся, то скоро к нам сам приползет, узнать “а что за ребята приехали”. Зареченский не та дыра, чтобы про нас никто не знал.

Кирилл хмыкнул. — Все по классике. Вернулись, забрали, теперь держим.

— Идет, брат. — Я бросил окурок в окно.

Подъехал к старой многоэтажке. Заглушил мотор, сигарета доживала последние секунды на губе. Глянул в лобовое.

— А теперь вываливайтесь. — бросил я, не оборачиваясь.

— Спешишь куда? — хмыкнул Кирилл, подтягивая куртку.

— Есть незакрытые вопросы. — ответил я глухо, сжав руль до хруста костей.

Парни вышли молча. Дима захлопнул дверь, хлопок разнесся по двору как выстрел. Я снова завел движок. Плавно, без визга. Машина поползла по двору, как зверь по своей территории — спокойно, уверенно. Зареченка — сердце гниет, но все еще бьется. Мой район. Мои тропы.

Я ехал не быстро. Смотрел на все: на окна, за которыми гасли судьбы; на детскую площадку, где теперь собирались не дети, а те, кто еще вчера резал в соседнем дворе кого-то за “не