Читать книгу - "Вечность во временное пользование - Инна Шульженко"

Господи, до чего же красиво… Каждая балконная и оконная решётка тоже была искусно подсвечена, и все они давали фантастические тени на светлые тела зданий: вензеля кованых узоров как гигантские чёрные кружева одевали этажи с первого до последнего.

Спецэффекты, придумываемые властями, с каждым годом всё поразительнее: сияющая, как кипящий изумруд, Сена отражала эту светом на ночной темноте начерченную архитектуру, и казалось, что в неё можно войти. Дада засмеялся: не может быть! Невозможно войти в отражение. Он пригляделся: да, можно…

– Эй, парень! Поосторожнее! Сейчас свалишься!

Кто-то грубо встряхнул его за плечо, и он увидел тоже совершенно невозможного персонажа – здоровяка в бархатных бриджах и квадратном камзоле, с остропикими усами, пенсне и растрёпанной шевелюрой. Тот с неудовольствием смотрел на него:

– Какого чёрта я должен терзаться, не потонул ли ты, когда я ушёл? Не желаю! Изволь дождаться, когда я совсем скроюсь из виду, и тогда хоть пропади пропадом! Понял меня?

Даниэль осознал, что не в состоянии связать и двух слов, и только кивнул в ответ гневному а-ля лондонскому денди.

Внезапно тот участливо наклонил лицо ближе и смягчившимся голосом произнёс:

– Ты плакал? Ну-ну… Всё проходит, и это пройдёт, приятель!

Массивная мягкая ладонь дважды шлёпнула его по щеке, и Дада с ужасом подумал: это как же жалко я выгляжу, если меня пожалел на мосту городской сумасшедший. И всё равно горло в ответ на сочувствие незнакомца предательски сжалось, он кивнул и отвернулся.

– На тебе вот, понюхай. – Здоровяк покопался в круглой матерчатой сумке с вензелями и протянул изумлённому Даниэлю букет свежего, упругого бело-розового душистого горошка. – Только он – и ещё жасмин – пахнут раем. Ну прощай.

– До свидания, – промычал Дада губами в душистые прохладные цветочки, и волна райской эйфории ударила ему в голову. Ведь букет тоже светился в его руках, каждый зубчик, бахрома края были очерчены какой-то светящейся крошечной жилкой, и листики и стебли каждого цветка…

И только тут Дада заметил и понял, что именно его взгляд и есть излучатель того света, который отражают и здания, и река, и букет. Который встречает и отражает обратно всё, на что попадает его взгляд. Боже мой!

Он взобрался коленями на гранитную скамью и опёрся локтями на парапет.

И стал освещать город.

Дотошная вышивка крестиком световозвращательной нитью Эйфелевой башни как раз не была такой уж удивительной. Но привычный вид на Мост Искусств, с семью его веерными пролётами, сейчас, из-за удивительно подробного и точного отражения этих пролётов в глубокой кипящей тёмно-зелёной и свежей воде реки, превращал эти семь овалов во фрактальную геометрию. Под восторженным взглядом Даниэля овалы сворачивались в глубочайшие световые туннели бесконечных преобразований цвета, и было невозможно отвести от них глаза.

Чего бы ни касался его изумлённый светоизлучательный взгляд, он превращал обычную, тысячелетнюю картину во что-то, ранее ни разу никем не виденное, что бросалось световозвращаться навстречу – и сияло, и меняло форму, и переливалось, и красовалось перед ним!

Старые деревья на движущейся лаве изумрудной воды вытягивались почти до середины реки. С изумлением Дада понял, что при желании может взглядом удлинить их отражения, отражения деревьев с двух разных берегов, соединить и стянуть при их помощи обе набережные друг с другом!

Этот ластящийся послушный светящийся мир был пластичен, как удачная мысль: стоило ему подумать что-то, как оно тут же происходило.

Дада перевёл свои волшебные глаза на плотно стоящие книжные тома зданий слева, на длинную полукруглую полку берега Сены, где набережная Малаке стремительно и логично для книг перетекала в набережную Вольтера, Вольтер сменялся Монтерланом, и тот – Анатолем Франсом. Окна зданий, как светящиеся нарядные плашки для заглавных букв шрифта, украшали обложки фасадов. За первым рядом прибрежных книг выглядывали припрятанные вдалеке две резные острые крышечки старинного чернильного прибора – базилика святой Клотильды.

Дальше шлагбаумы мостов Карузель и Руаяль перекрывали вид, и суставчатая набережная левого берега зрительно смыкалась с набережной Тюильри справа.

От сосредоточенного созерцания своего воздействия на город его отвлекло покалывание и пощипывание по всему телу. Внезапно стало трудно дышать, и вновь страх словно бы плотно обнял его, стиснул, огромный, сильный, как неведомое существо.

Но если прижать пальцы к лицу, ничего не исчезает: всё просвечивает сквозь! Как к этому относиться? Это плохо или хорошо? Для него?

Ударная волна райского запаха от цветов, которые он продолжал сжимать в кулаке, отогнала приступ ужаса и, напротив, накрыла его новой порцией впечатлений: когда он отнял руки от глаз, у пластичного струящегося сияющего города появилось третье отражение.

Словно сверху вместо неба положили зеркало.

Зрелище получилось настолько невероятным, что Даниэль не знал, смеяться от удовольствия видеть это чудо или бежать от страха зеркальной крышки, накрывшей Париж.

Но он не мог бежать – он остолбенел от угрожающей красоты.

Едва переставляя ноги, он двинулся в свой трип по несуществующему нигде, кроме его воображения, Парижу, с искажённым от потрясающего видения лицом и отвисшей челюстью.

Не каждый день всё же понаблюдаешь, как Париж меняет высотность – простым отражением зданий в реке и в небе одновременно. Эйфелева башня превращается в ажурный галстук-бабочку невидимого владельца-великана, круглый купол Академии наук – в диковинные, прижатые друг к другу золотые груди, а по небу течёт Сена со своими набережными, домами, лестницами спусков, мощением береговых дорожек, баржами и деревьями.

– Происходит что-то странное, – понял Дада и достал телефон, чтобы сфотографировать невидаль.