Читать книгу - "Дверь с той стороны - Владимир Михайлов"

Но сегодня, придя к синтезатору за очередной порцией своей жидкости, Еремеев не получил ее. Напрасно он снова и снова нажимал клавиши, вертел дозатор, стучал кулаком по панели. Все можно было получить – но жидкость, его жидкость, не синтезировалась.

Ему стало ясно: его лишили счастья.

И пока администратор Карский яростно метался по носовому отсеку, откуда не мог выйти, и сжимал в кулаке пакетик с препаратом, который синтезировал перед тем как заблокировать, при помощи Рудика, синтезатор, с препаратом, который позволил бы Еремееву обойтись без его жидкости, почувствовать к ней отвращение и постепенно вернуться к обычным для всех людей нормам поведения, – Еремеев окончательно потерял надежду на обретение утраченного счастья.

Тогда он ушел из отсека синтезаторов и пошел бродить по кораблю. Он шагал все быстрее и быстрее, чтобы движением утолить странную потребность, все сильнее заявлявшую о себе, потребность в счастье. Он поднимался по трапам, спускался по ним, поворачивал; он почти бежал – словно счастье ожидало его в конце пути. Движением он старался утишить поднимавшийся в нем гнев на людей, отнявших у него последнее из всего, чем он обладал.

Он был добр от природы и старался не поддаться гневу, но все в нем требовало сейчас мести – требовало сосредоточенно, настойчиво, неотступно. Мести всем. Всему. Всей жизни. Самой жизни.

Он шел по какому-то очередному коридору, задыхаясь и вытирая обильный пот. Впереди послышались голоса, открылась дверь. Еремеев вовремя прижался к переборке, затаился. Вышли двое, мужчина и женщина. Он что-то говорил – тихо, нежно. По голосу Еремеев узнал штурмана. Они, к счастью, направились в другую сторону и не заметили его.

Когда они скрылись за поворотом, Еремеев юркнул в отворенную дверь. Огляделся.

Это была каюта. Несколько приборов на стенах. Небольшой беспорядок. Стол. На нем – зеркальце. И еще какой-то предмет.

Еремеев не помнил, как называется этот предмет, но знал, для чего он предназначался… Предмет был средством мести. И если Еремеев чувствовал обиду на жизнь, то теперь он мог поступить с нею, как хотел. Мог напугать. Мог даже…

А жизнь, словно издеваясь над ним, все туже сжимала пальцы на его горле. Ему нужно было, нужно, нужно – счастье, счастье, счастье!

Ничего, сейчас он ей покажет.

Дверь оставалась открытой. Еремеев услышал шаги. Мерные, увесистые. На этот раз они приближались.

Он поднес предмет к груди и нажал кнопку.

Штурман Луговой всегда заботился о своем флазере. И пока Инна приводила себя в порядок, успел зарядить его батарею. Но, оглушенный счастьем, забыл оружие на столе, исправное и готовое к действию.

* * *

– Но ведь надо беречь наш мир, – сказал инспектор терпеливо.

– А мне все равно, – буркнул писатель, – от чего мы помрем: от аварии или от тоски.

Ему все было до чертиков безразлично. Все равно, толку никакого. Был написан роман – и того не осталось. Ему больше ничего не хотелось: не хотелось писать, не хотелось славы, есть тоже не хотелось, и хотя запрет на любовь был отменен, ему даже глядеть не хотелось в сторону женщин.

– А закон? – спросил инспектор. – Закон!

– Чихать я на него хотел, – на этот раз ответил уже Карачаров.

– На закон?

– На закон, на вас, на все на свете. И на себя тоже.

Петров почувствовал, что силы оставляют его и становится жутко. Все равно было этим людям – жить, не жить…

– Но ведь совершено преступление! – воззвал он, чувствуя, насколько смешным выглядит. – Преступник должен быть наказан!

Снова было молчание, которое нарушил Истомин.

– А давайте и в самом деле убьем его! – проговорил он задумчиво. – Он мне надоел, и у него скверный характер. Самое лучшее, я думаю – убить.

Инспектор, нахмурившись, сказал:

– Я думаю, мы должны говорить серьезно.

– А я серьезно, – сказал писатель. – Кинуть в утилизатор, и все. И наделать из него пуговиц.

– Почему пуговиц? – в отчаянии спросил Петров.

– В самом деле, почему? – спросил Истомин. – Понятия не имею. Наверное, какая-то сложная ассоциативная цепь.

– Опомнитесь!

– Вот возьму однажды что-нибудь потяжелее, – с угрозой сказал физик, – и разобью тут все вдребезги. Увидите.

И, как будто он уже начал приводить угрозу в исполнение, за дверью салона послышались громкие удары.

Это были тяжелые шаги, размеренные, не похожие на поступь кого-либо из обитателей Кита. Дверь отворилась рывком. Робот вступил в салон. Люди невольно вскочили. Вблизи робот был устрашающ. Он мог раздавить человека, просто притиснув его к переборке. Едва уловимый запах нагретых полимеров, исходящий от робота, показался всем отвратительным.

На руках робот нес тело Еремеева. Он остановился, раздалось хрипение. Робот говорил что-то, но до людей доносился лишь невнятный скрежет. Никто не понял и не ответил. Тогда робот положил труп перед инспектором. Повернулся. И снова отворилась дверь. Вошел Нарев. Бог роботов был невесел. Он поглядел на присутствующих и развел руками.

– Ну вот, – сказал он. – Им я больше не нужен. А вам?

Инспектор растерянно моргнул, не найдя, что сказать.

– Что же это? – пробормотал он после паузы.

– Даже не начало конца, – бодро ответил Нарев. – Просто конец.

Взглядом он искал Милу, и только сейчас увидел и ее, и труп Еремеева; полузаслоненная столом, женщина стояла на коленях, уткнувшись лицом в грудь Еремеева и ее щека была в крови. Нарев вздохнул.

– Конец, – повторил он, и бодрости больше не было в его голосе.