Читать книгу - "Душа для четверых - Ирина Родионова"

Она и сама стала этой морозной декабрьской ночью. И поняла, что пустоты за грудиной больше нет. Ей бы хотелось, как в сказке, – преодолела себя, залезла на вершину мира и тут же поняла, что проблема решилась. Нет. Решения не было, была только бесконечная работа впереди, но Кристина поняла и приняла ее. И, скрючившись, полезла обратно, вниз, на остановку.

Не хватало только простыть и заодно простудить сына.

…Юра не вышел встречать ее в прихожую – вообще не появился. Кристина стянула распухшими красными руками куртку, вошла в комнату и повалилась на диван. Она долго ждала одну из последних маршруток, думая, что уже превратилась в часть остановки – в обледенелый жестяной каркас, в заклеенную выцветшими объявлениями, криво приколоченную доску, в лавочку из железных штырьков, в наметенный снег, в запах собачьей мочи… Даже в салоне она не смогла согреться, колотило, стучали зубы, и какая-то полусонная старушка с едва открытыми морщинистыми веками стянула с Кристины перчатки и растерла ее голубоватого цвета руки.

Шмель спал – раскинув пухлые ручонки и приоткрыв не менее пухлые губы. Он весь был какой-то пухлый, светло-нежный, без острых углов и сколов, будто пытался мягкостью своей, округлостью сгладить Кристину, с искривленным лицом, непонятную для него. Она подняла его, спящего, за подмышки. Он дернулся от холодных пальцев, заморгал, но и не подумал рыдать.

Кристина держала его перед собой.

– Полное право у тебя, чтобы меня ненавидеть, – сказала ему шепотом. – Представляю себе такую маму, и чуть от бешенства на сотню маленьких Кристинок не разрывает. Но я о тебе буду заботиться, хорошо? Надо – значит надо. И не сбегу никуда… Сбегу, конечно, раз уж мы с тобой начистоту говорим. Но реже буду уходить и больше с тобой оставаться. Насильно стараться быть мамой. Для тебя. Договорились?

Может, это был свет от беспощадного ярко-белого уличного фонаря, от которого ни спасения, ни спокойствия. Может, полутьма и теплый коридорный свет, который вползал в комнату по полу. Но Шмель, удивленный и с круглыми, выпученными глазами, будто кивнул. И Кристина кивнула ему в ответ.

Неловко взяла на руки, качнула. Он таращился на нее, но не двигался, – наверное, как и все дети, впервые ощутил что-то настоящее, искреннее и теперь в меру своих крошечных сил не хотел потерять. Кристина вздохнула, хотела привычно клюнуть его в лоб, но не стала – незачем это. В конце концов, есть матери-трудоголички, есть матери-вахтовики, и далеко не все их дети растут в райских кущах любви и постоянного умиления.

Она будет играть с ним, развивать – еще одна задача, как рисунок овчарки Лады или черепаший портрет, как необходимость заплатить за квартиру или поступить на следующий год в институт. Она справится. Она и не такое выдерживала, выработает привычку и сделает так, как лучше будет для него. Больше никакого «ну почему я плохая мать», я, Я!

Только он. Ради него.

– Не держи его так, – попросил от двери Юрин голос.

Она кивнула, переложила на руку. Он захныкал, завертел головой – голодный, наверное.

– Я покормлю, – сказала Кристина, хоть и чесались руки вручить Шмеля, а самой нормально выспаться.

– Идем, поговорим, – хрипло сказал Юра.

Первым делом он, конечно, Кристину накормил – гречневая каша с маслом и тушеным луком, свежий хлеб, тертая морковка с сахаром. Кристина ходила по кухне следом за ним, держала Шмеля на руках – искала смесь, разбавляла ее водой из чайника, взбалтывала. Шмель, удивленный, не отрывал от Юры взгляда – видимо, он давно принял его за отца и теперь не понимал, почему все так круто переменилось.

– Я переезжаю, – выпалил Юра, когда Кристина сунула Шмелю первую ложечку сырой моркови.

– Зачем?

Она догадывалась, что он уедет. Слишком немногословный в последнее время, сбегает и изо всех сил пытается вдолбить ей материнскую любовь, как нормально-обычная раньше мать на огороде прививала грушевый черенок к яблоне. Он готовил пути для отступления, но она была уверена, что время ждет.

С одной стороны, это даже хорошо. Пока Кристина на подъеме, пока тело все еще наполнено морозом, она готова пообещать себе и Шмелю все что угодно. Теперь выбора у нее не будет.

– Если из-за нас со Шмелем, то зря. Я все осознала, поняла, бла-бла, чувств во мне материнских так и нет, поздно уже их искать, а вот быть на подхвате я всегда могу. И чаще буду…

– Не из-за вас. – Он водил пальцем по краю стакана с водой. – Из-за пацанов. Я кредит взял еще один, в микрозайме, и им отдал на бизнес. Все сгорело, ни копейки. Пацаны доказывают, что это из-за меня, мало дал. Пообещали башку разбить, если еще половину не принесу. И коллекторы к матери пришли…

– Бежишь?

– Бегу. В соседнюю область, работу нашел, на шиномонтажке. Если хотите, поехали со мной, вместе квартиру снимем, ты откуда угодно можешь работать. – Лицо его осунулось.

Кристина впервые подумала, как сильно к нему привыкла и, что еще важней, как сильно он сам привык к ним – особенно к Шмелю, которого выкармливал и воспитывал с рождения, от которого страдал и к которому тянулся. В глазах у Юры блеснула тревога: он не хотел тащить еще и их прицепом, как бы ни любил, но и не предложить не мог. Не простил бы себе.

Он хотел свободы, хотел новой жизни.

И боялся остаться без них.

– Тебе помочь? – спросила Кристина.

– С чем? – Юра поперхнулся водой.

– С деньгами, например. Могу рекламу дать, найти клиентов на портреты. Или из чьих-нибудь мертвых вещей забирай, если надо… Да хотя бы даже коробки упаковать.

– И ты не злишься?

– Злюсь, конечно. Ты нас бросаешь, прямо как папаня вот этого, Жужжащего. – Она тряхнула коленями, и сосредоточенный Шмель вскинул лицо. – Но это твоя жизнь, и я в нее не лезу. Да и потом, если тут еще больше коллекторов и дружбанов твоих с болгарками соберется, я не переживу. Съедем со Шмелем, найдем маленькую квартирку или комнату. Ты о себе думай теперь.

Юра печально улыбнулся:

– Я думал, будет скандал.

– Нет, ну я могу устроить, если так хочется. Но… Так ты что, выпрашиваешь слова добрые на дорожку? Обойдешься. Таких идиотов, как ты, в музей надо, и если ты за голову не возьмешься, все контакты не оборвешь, так и будешь по всей стране бегать. Больше никаких долгов, ни тебе, ни им. Понял?

Ее все