Читать книгу - "Чисто царское убийство - Андрей Гончаров"

– Экипаж? – переспросил Углов. – Да тут вроде все недалеко, и пешком пройтись можно.

– Ты что, мужик какой или бродяга, чтобы ноги мять? – удивился Сараев. – Твой брат еще может пешим образом обойтись, а ты – надворный советник, тебе экипаж положен. Так что смело подходи к управляющему, он не откажет. Ну вот, вроде я все вам показал. Засим счастливо оставаться, – сказал поручик и удалился.

Когда братья остались одни, Ваня в изнеможении рухнул в кресло.

– У меня такое ощущение, что я все утро бревна таскал, – пожаловался он. – Или по минному полю ходил. Все время боюсь ошибку допустить, что-то не то сказать. А теперь еще эти слуги! Ведь им нас подслушать ничего не стоит. Где же тогда разговаривать? Во дворе, что ли?

– Да, трудностей будет много, – согласился Углов. – А чего другого ты ожидал? Знал ведь, куда отправляемся. Разве в Италии у тебя не так было?

– Нет, гораздо легче! – заявил Ваня. – Ведь я там был иностранец, дикий московит. Какой с меня спрос? Я мог любые ляпы допускать, да и общался в основном с художниками. Мы говорили все больше о живописи. Да и вообще нравы там попроще. А тут на каждом шагу титулы, чины. И в языке нельзя ошибиться.

– Да, нельзя. Надо постоянно за собой следить. Думаешь, мне легче? Ничего, справляюсь. А что касается разговоров, как-нибудь выйдем из положения. Я ведь сюда еще и Игоря приглашать собираюсь. Нам придется часто говорить о делах. Может, будем на это время слуг куда-то отсылать. А если надо друг другу что-то важное сказать, придется прибегать к английскому языку. Что-нибудь придумаем, не раскисай.

– Да я не раскис, просто устал, – заверил Ваня названого старшего брата и спросил, чтобы доказать, что он бодр и готов к работе: – Так с чего мы начнем?

– Не с чего, а с кого, – ответил Углов. – С врачей, конечно. Мы ведь еще там, у нас, это обсуждали. Если допустить, что Петр был убит, то надо будет признать, что сделать это можно было лишь одним способом – отравить царя. Учинить такое мог прежде всего врач. Петра постоянно лечили два доктора – Блюментрост и Бидлоо. Кроме них, во время болезни привлекались еще немец хирург Паульсон и итальянец Аццарити. Вот с ними со всеми и надо побеседовать.

– А кто-то другой разве не мог дать царю яд?

– Мог, конечно. Но другому человеку сделать это было бы куда труднее. Петр до последних часов находился в сознании. Он не взял бы никакое лекарство из чужих рук. Разве что жена…

– А Екатерину ты совсем исключаешь из числа подозреваемых? Ведь у нее был мотив. У нас на глазах ее провозгласили императрицей вместо Петра, – сказал Ваня.

Углов не спешил отвечать, испытующе глядел на своего младшего брата.

Ваня постоял, что-то припоминая, потом сказал:

– Да, ты прав, что в это не веришь. Я ведь был там, у постели Петра, слышал разговор Екатерины с Меншиковым. Нет, она не притворялась, действительно любила своего мужа и не хотела его смерти.

– Вот видишь! – назидательно произнес Углов. – Нечего всех подряд подозревать, как это делает светлейший князь. Он только и думает, как с нашей помощью Долгоруковых погубить. А у нас задача другая. Нам необходимо установить истину! И спешить тут не следует. Надо дождаться, пока врачи проведут вскрытие тела покойного и придут к каким-то выводам.

Поздним вечером второго февраля лейб-медик императорского двора Иван Лаврентьевич Блюментрост прибыл из Зимнего дворца. Там он вместе с другими докторами – Бидлоо, Паульсоном, своим братом Лаврентием – исполнял печальную обязанность: проводил вскрытие скончавшегося государя Петра.

Как врач, Иван Блюментрост мог быть довольным результатом этой процедуры, столь ужасающей обычных людей. Она показала полную правоту лейб-медика Блюментроста. Он заранее назвал причины болезни и смерти императора и оказался прав.

Еще там, во дворце, возле стола, где проводилось вскрытие, Иван Лаврентьевич обменялся некоторыми суждениями с коллегами. Они согласились с ним в том, что именно ему, лейб-медику покойного, надлежит писать заключение о результатах вскрытия.

Доктор переодевался в домашнее платье и как раз обдумывал формулировки этого заключения. Одновременно он принюхивался к соблазнительным запахам, доносившимся из кухни.

Вдруг в дверь опочивальни просунулась голова Тимофея, его старого слуги.

Тут следует заметить, что доктор Блюментрост, конечно же, проживал в Петербурге в Немецкой слободе и носил голландскую фамилию, но родился в Москве. В обиходе он пользовался русским языком и слуг набирал в основном местных, поскольку они были дешевы.

– Ваше благородие, там господин какой-то важный пожаловал, разговора требует, – произнес Тимофей.

– Какой еще важный господин? – недовольно пробурчал медик. – Скажи, что я сегодня никого не принимаю, у меня дело государственной важности. Да и поздно уже.

– Я уже точно так докладывал его милости, – отвечал опытный слуга. – Говорил, что ты, Иван Лаврентьевич, только что из дворца приехал, покойным императором занимался. А он в ответ, мол, и сам оттуда, и дело его касается как раз покойного императора.

Нехорошее предчувствие вдруг возникло в душе доктора Блюментроста. В течение последнего месяца великому императору становилось все хуже. Никакие меры, принимаемые медиками, не помогали. За это время доктору не раз доводилось слышать о подозрениях, возникших у особ, близких к престолу.

Дескать, только ли естественные причины виноваты в том, что император, всегда такой крепкий, вдруг не может справиться с болезнью? Нет ли здесь злого умысла?

Намеки эти высказывали прежде всего светлейший князь Александр Данилович Меншиков и вице-канцлер барон Остерман. Но доносились они и от людей противоположной партии, например от князя Петра Алексеевича Голицына.

Правда, человек, особенно приближенный к Петру – его царственная супруга Екатерина Алексеевна, – никаких упреков врачам не делал и во всем им доверял.

Поэтому, узнав о том, что Сенат провозгласил Екатерину императрицей, доктор Блюментрост вздохнул с облегчением. Он решил, что никаких неприятностей после смерти Петра ему ожидать не приходится. Иван Лаврентьевич уже и с коллегой Бидлоо успел на эту тему переговорить там же, у прозекторского стола. Он встретил в нем человека, мыслящего сходно.

Но ведь мнение государыни императрицы могло и перемениться. В Петербурге имелись люди, которые были способны нашептать ей что-то злое. Не с этим ли связан поздний визит неизвестного господина и его настойчивость?

– А как зовут этого настойчивого посетителя? – спросил Блюментрост.

– Про то он не сказывал, – отвечал слуга. – Говорил только, что прибыл от светлейшего князя Александра Даниловича.

– От Меншикова, значит, – пробормотал лейб-медик. – А может, и нет в этом ничего? Ладно, проси! – приказал он Тимофею. – Да крикни Гришку, пусть поможет мне снова одеться.

Спустя некоторое время лейб-медик вышел в гостиную, где его дожидался посетитель. Человек этот Ивану Лаврентьевичу сразу не понравился. Такие стальные глаза были у людей, служивших в Преображенском приказе у графа Петра Толстого или у генерал-прокурора Павла Ягужинского. От подобных персон в любом случае не приходилось ждать ничего хорошего.