Читать книгу - "Кетополис. Книга 1. Киты и броненосцы - Грэй Ф. Грин"

Наверное, самое страшное ощущение в жизни мужчины — знать, что к одной определенной женщине ты никогда не сможешь прикоснуться. Чертовы суфражистки правы — мужчина есть животное.

Танго!

— Это танец одиночества и похоти, господа, — говорит Тушинский. — Одиночества и похоти.

Актер встает и делает круг по гостиной. На тот момент он еще не был пьян, а только готовился к переходу в это состояние.

— Непристойный танец. Его танцуют в борделях, — говорит он, словно доверяя нам некую тайну. Я пожимаю плечами. Танец из публичного дома, кого этим удивишь? Дурной вкус сейчас в моде. — Представьте, — продолжает Тушинский, — Аргентина, Буэнос-Айрес. Ночь, улица, фонарь над входом бросает красные отсветы на мостовую. Посетители танцуют со шлюхами. Или джентльмены из высшего общества… с джентльменами из высшего общества.

В зале раздаются смешки. Затем отдельные хлопки.

Ладно — удивил.

— Я старомоден, — говорит Тушинский. Кто-то скептически хмыкает. — Думаю, сыну докера это позволено? — В зале начинают смеяться. Все знают о его происхождении. Это придает аристократическим манерам Тушинского особый шарм. Как в давние времена — благородный, отважный, прекрасно образованный пират.

И да — сыну докера многое позволено.

Я смотрю на газовый рожок над его головой, желтый отпечаток тает на сетчатке, впаянный в прозрачное стекло. Гений, звучит у меня в ушах. Он, несомненно, гений.

— Поэтому я выбираю… — Тушинский медлит. Актер идет по гостиной, зрители затихают.

Тушинский останавливается перед сидящим в первом ряду человеком в черном фраке. Шеи у человека нет, бабочка лежит прямо на мощной грудной клетке.

Барон Мильс, кажется.

Мильс смотрит на актера исподлобья, с прищуром. По слухам, этот колобок — прекрасный стрелок, президент Общества охотников. Не знаю. Я не большой любитель охоты. Хотя в любом случае Тушинский рискует — не пулю, так отповедь он точно заработает. Барон Мильс еще тот фрукт.

Пауза. Зрители затаили дыхание.

Тушинский делает лицом «увы» и под общий смех разводит руками:

— Некоторые мужчины слишком красивы для меня.

Шут.

Барон багровеет, пыжится — затем не выдерживает и начинает смеяться вместе с остальными. У него на глазах выступают слезы. Прекрасно. Они с Тушинским церемонно раскланиваются.

Но представление еще не закончено.

— И все же… кто это будет? — актер опять начинает кружить. Желтые отсветы на его лице. — Я выбираю…

В этот раз все серьезнее. Круг, еще круг. Напряжение растет. Словно Тушинский с усилием взводит невидимую пружину. Наконец его взгляд останавливается на Ядвиге. Он делает шаг. Пауза. Поднимает руку. Пауза. Холодный огонь в глазах, ровный гипнотический голос: — Я выбираю шлюху.

Молчание, подозрительно похожее на гробовое.

Скрип стула.

«Как вы смеете…» — начинает подниматься с места какой-то сообразительный энсин. Голоса. Возмущенный гул набирает обороты.

Ядвига встает.

Голоса обрезает, как ножом.

…Скандалист и насмешник, волокита и пьяница — выходя на сцену, Тушинский совершенно преображался. В этом было нечто мистическое. Больше тридцати лет прошло, а у меня до сих пор озноб по коже.

— Мы начинаем, господа, — актер впечатывает каблуки в паркет. Замирает, опустив руки.

Запускают граммофон. Скрип иглы, шипение пластинки. Раскручиваясь, как пули по нарезам, по латунному раструбу набирают скорость первые аккорды. Скрипка. Ч-черт. У меня замирает в груди от неожиданного: хорошо. Кажется, каждым движением смычок задевает мне сердце. Боль. Продолжает скользить, окрашенный кровью.

Так-так, так-так, так-та-да — вступает бандонеон.

Появляется Ядвига.

Черное платье с разрезом, белые перчатки до локтя.

Тушинский ждет. Кровь.

Обмен взглядами. И нужно ответить: может быть. Ядвига снимает перчатки — одну, другую. Мне больно от этой обжигающей наготы. Словно я вновь на мостике, стучат машины, ревут волны, черный дым закрывает небо… осень. На горизонте — низкие темно-серые силуэты. Фонтан, еще фонтан. «Дистанция шестнадцать с половиной!» — докладывают с дальномера. Отлично. Дистанция как раз для шестидюймовых…

Я поворачиваюсь, чтобы отдать приказ, — и ветер бросает мне в лицо раскаленную угольную пыль.

Под веками пылает багровым.

ШЛЮХА

Я смаргиваю и продолжаю смотреть.

…Когда все закончилось, я подошел к Тушинскому.

— Я бы хотел научиться этому… этому танцу.

С минуту, наверное, актер смотрел на меня в упор.

— Киты не летают, дорогой Козмо.

Мне хочется врезать ему от всей души. Чтобы зубы рассыпались по паркету. Я холодно киваю и ухожу.

А завтра я его пристрелю.