Читать книгу - "Падение полумесяца - Владимир Поляков"

Освобождение Сербии из-под власти Османской империи изменило многое и показало немало. В том числе и тем, кто раньше находился в гаремах против своей воли. Немалая, а точнее большая часть этих женщин была сломана, искалечена душевно. Большая, но не вся. И из той части, кто сохранил волю и желание жить как человек, а не кукла для постельных забав и возможной перепродажи другому «господину», люди короля Италии тщательно отбирали особых женщин. Каких именно? Не просто ненавидящих всех османов без исключения, но ещё и готовых вновь на некоторое время погрузиться в гаремный ад.

Зачем это могло понадобиться? О, Борджиа знали толк в интригах, причём наиболее опасных для своих врагов. Ведь если заблаговременно подвести к важным в Османской империи людям, ввести в их гаремы пусть даже как обычных наложниц ярких, красивых, привлекающих женщин, те в нужный момент выполнят то, что от них требуется. Что? А чем более прочего пугали Борджиа? Верно, способностью убивать тихо, незаметно, на расстоянии, да к тому же так, что далеко не всегда смерть казалась неестественной.

Да, именно яды! Редкие, порой и вовсе уникальные, доступ к которым имела только эта семья. А уж обучить человека пользоваться единственной разновидностью — это дело не такое сложное. И в нужный момент… Мирко Гнедич догадывался, как сильно ударит по османам почти единовременная смерть нескольких десятков видных военачальников, придворных, духовных персон и других значимых людей. Именно на десятки и шёл счёт.

Как удалось это устроить? Ну не зря же скрывающийся под личиной Исмаил Али Дустума трансильванец Раду Чернеску занялся именно работорговлей. Требовались связи, близкие к дружеским отношения, денежные интересы, сплетающиеся в сложную паутину, раскинувшуюся по многим османским городам. Что до самих девушек, пошедших на подобное… Их тоже обучили. Умение прикидываться не теми, кто они есть на самом деле. Способность улыбаться тем, кого ненавидишь и терпеть… зная, что это лишь до поры и пора эта настанет довольно скоро, что время исчисляется отнюдь не годами. Вдобавок обещание, данное лично семейством Борджиа. что их служба короне и Ордену Храма будет вознаграждена самым щедрым образом. И никто не уйдёт разочарованной… если, конечно, будет достаточно умелой, осторожной и сможет не выдать себя всё время тайного задания.

И ведь пока никто не показал истинную свою натуру! По крайней мере, Мирко Гнедич, будучи осведомлён о многом происходящем как в Стамбуле, так и за его пределами, ни о чём подобном не слышал. Зато знал пусть не обо всех, но о достаточном числе «Юдифей нового времени». И можно было не сомневаться, что они без колебаний прикончат своих «Олофернов», только используя не меч, а отраву. Безопасность, она многое значила.

— Сыновья Баязида II, — напомнил Мирко ещё об одном важном деле. — Мы знаем о роли, которую сыграл Шехзаде Ахмет в Большой резне. Он привязывает к себе самых фанатично верующих, готовых к джихаду. Но неужели не понимает, что крестоносцы его сомнут, разотрут в порошок?

— Ты же говорил с великим визирем, брат, — лениво отмахнулся Раду. — Или Херсекли Ахмет-паша вновь решил хитрить?

— О нет! Сейчас он жив только потому, что никто не знает о его связях с неверными. Одно наше слово и этот дважды предатель будет сипло орать, подвешенный на крюке, вонзённом под рёбра, в то время как султанские палачи станут драть с него кожу и натягивать её на барабан у него же на виду. Визирь уверяет, что Шехзаде Ахмет хочет сперва сбросить с трона отца, а потом отправить фанатиков на убой. Потом же расплатиться с Борджиа Болгарией и Валахией, удержав за собой оставшееся. И показать это как тяжкий итог благочестивой войны во имя мусульманских святынь.

Трансильванец лишь зевнуть на эти слова соизволил. Не неуважения к Гнедичу ради, но вследствие брезгливости к сынку Баязида, рассчитывающего на успех столь простой и понятной затеи. И сразу же перешёл к другим султанским отродьям мужеска полу, которых… хватало.

— Зато Шехзаде Коркут хочет сейчас не устроить подкоп под отцовский трон, а укрепиться от Трабзона до Синопа и прибавить к этому всё, что южнее. И не зря он шлёт уже своих верных людей к крымскому хану Менглы-Гирею.

— Страх отца уступил место иному? — полюбопытствовал Гнедич, хотя на самом деле не слишком этому и удивился. — Если так. он пока не важен. Пусть сидит, пускает злого духа в халат и обильно потеет, ожидая, как всё образуется с этим джихадом и очередным Крестовым походом. Зато остальные четверо. Вроде не должны сотворить ничего неожиданного, но мы предполагаем, а тот, кто над нами, располагает.

— Тот, который Шехзаде Шахиншах тихо сидит у себя в Конье и даже не думает показывать голову из устроенной норки. Он как степной суслик. Думает, что неучастие убережёт от беды. Его можно не считать за важную фигуру.

— Зато Шехзаде Алемшах пытается высовываться из Кастомана, смотря то в сторону отца то погладывая на находящегося к востоку Коркута. Я верно понимаю, что он не знает, держаться ли ему отца или брата?

— Наверно. Он слаб. Не сам по себе, а в военной силе. И поддержки при дворе у него почти нет. Но я постараюсь присмотреться и к нему.

Мирко удовлетворённо покивал, но оставалось ещё двое сыновей Баязида, Мехмет и Махмуд. Первый расположился в Салониках, а второй в Варне. И если Мехмет ещё мог чувствовать себя в безопасности из-за очень уж большой покорности греков, то вот сидящий на болгарских землях Махмуд — это уже совсем-совсем иное. Примерно так он и высказался, заставив Черлеску как следует призадуматься. Не о Мехмете, которому в Салониках до поры вряд ли что угрожало. Но вот Махмуд — это иное. Болгарские земли лихорадило, османы чувствовали себя там, словно восседая на пороховой бочке во время грозы. Может Аллах милует, а может и наоборот, рванёт в самый неожиданный момент.

— А ведь Шехзаде Махмуд родной брат Шехзаде Ахмета, — процедил Раду. — Первый решил использовать обезумевших после объявления джихада мулл, второй пока тихо сидит в Варне, но…

— Ты правильно произнёс «но», брат, — рука Мирко Гнедича до побелевших пальцев сжала рукоять висевшего на поясе кинжала. — Если один устроил ту Большую резню, то второй, если захочет прислониться к более сильному и влиятельному старшему брату, способен сделать нечто похожее. Только у себя.

— И этим подтолкнёт болгар в сторону Приштины. Плохо ли это?

Мирко хотел было напомнить про многочисленные жертвы, но воздержался. Понимал, что брат-рыцарь сейчас говорил как стратег, а не как простой человек. Следовательно, доводы против должны быть схожие. Идущие от разума, а не от сердца или души.

— Болгар легче запугать. Слишком давно они под гнетом осман, да и до них тоже много перенесли. Меньшее число готовых сражаться, большая готовность склониться и терпеть. Ещё одна резня может как разжечь огонь, так и совсем растоптать и так не сильно ярко тлеющие угли в их душах. Подумай, хотим ли мы так рисковать?

— Решать не нам, но… Я бы воздержался от такого риска.

— И я тоже. Тогда?

Вновь недолгое молчание, после которого Раду потянулся уже не к кувшину с салепом, а к закупоренной бутыли с вином, из которой извлек пробку, налил в серебряный кубок, а потом взглядом показал на второй такой же.