Читать книгу - "Вектор: Послесловие - Никита Чирков"

Возможно, все это временно, но сейчас он хочет просто остаться один на один с жизнью и смертью Мойры: они никогда не смогут уйти на пенсию, создать полноценную семью, как и более он не увидит ее и не услышит… И вот тут родилась безумная идея, испугавшая его по-настоящему не меньше, чем смерть Мойры, – пришлось даже позвать Стаса и вынудить вколоть ему успокоительное, посадив под капельницу и в изоляцию. Тот послушался – разумеется, с разрешения Октавии. Его подключили к постоянному мониторингу состояния, дверь заперли, позволив уткнуться в угол, лежа на кровати. Теперь Наваро лишь надеется, почти молит неизвестно кого о том, чтобы впредь он думал лишь о Мойре, видя ее во сне до самого пробуждения, а когда это случится и ему станет легче, то более не будет отчаянного желания заразиться инопланетной Жизнью.

Октавия смотрела на него еще какое-то время: сломленный человек, ранее хотевший взять на себя слишком многое, чему она так удачно оперативно помешала. В каком-то смысле ей хочется похвалить себя за дальновидность, ибо будь он тут главным, то влияние эмоций, как позитивных, так и негативных, принесло бы куда худшие последствия. С другой же стороны – она не может не признать его правоту. Ей и правда было интересно его состояние с личной точки зрения. Ей была знакома смерть – но не более чем как явление угасания биологической жизни. Эмоциональная составляющая, подобная или близкая той, которая вынудила Наваро совершить убийство непричастного к причинам его скорби человека, – тайна для Октавии с самого детства. Разве не логично бы было сохранить Курту жизнь? Как минимум они смогут провести испытания лекарства, тем самым создав лучший штамм, а максимум – излечить его, что даст им лишние рабочие силы. На самый крайний случай, Курт должен сидеть в тюрьме или лечебном заведении. Лично он никого не убил.

Но за всеми этими скоротечными размышлениями, тянущимися с момента их недолгого диалога, она прячет недовольство от знания, что Наваро и Света видели ее семью. Пусть лишь фото – но даже это было уже выше дозволенного по меркам Октавии. Да, у нее есть семья, гордо подпитывает она собственное осознание в этом месте, среди этих людей. Семья, единственная за всю жизнь, семья любящая и заботливая, совершенно близкая и доверенная, вновь она гордо повторяет себе снова и снова. Ее семья – самая лучшая, но не потому, что она высокого о себе мнения, чего объективно она не может отрицать, главный критерий – она не боится их смерти. Никогда не боялась – и, глядя ныне на полуживого Наваро, она в очередной раз, так и не добравшись через дебри эмоций и страданий, радуется, что сама выбрала семью, а не случай или чувства, некий аналог судьбы или же человеческий фактор.

Октавия неожиданно для себя упустила счет времени. Повернув голову налево, она увидела Ханну и Кросса, стоявших недалеко от смиренно ожидающего Тобина. Стас же был дальше всех, у самого шлюза – сложив руки на груди, он переваривал новые вводные. Октавия подошла к ним, игнорируя совершенно не подающего вида Горди.

– Продолжайте дальше разработку лекарства. Наваро остается под стражей до дальнейшего распоряжения.

– Может, обсудим все, что произошло? – Кросс чуть вышел вперед.

– Ты был там, ты все сам видел. Нечего обсуждать.

– При всем уважении я не согласен.

Все молчали. Атмосфера была упадническая, даже странная для многих, искренне не понимающих ориентиры для продолжения работы, которая превращается скорее в выживание, нежели в труд.

– Будем честны: мы утеряли силу и саму ситуацию. Сколько уже погибло людей? – Кросс переглянулся с каждым. – А сколько еще погибнет? Тут еще до нашего с Ханной прилета все не по плану пошло, или я ошибаюсь? Вы туда отправили людей, а они погибли. Потом ушло четыре человека – и вновь все мертвы.

– Ты привез Тобина. Сделайте лекарство, тогда и на Вектор не надо будет идти.

– Да в этом и проблема! – Кросс подошел ближе. – Мы держим важнейшего человека в борьбе с этой иноземной Жизнью в самом опасном месте!

Ханна единственная посмотрела на Тобина, который выглядел именно так, как она и боялась увидеть, – наслаждающимся зрелищем, выжидающим худшего исхода.

– Ты высказался – отлично. Все остается, как и было. Делай свою работу!

– Какую? – Кросс держался крепко, хотя не переходил черту. – Помочь Стасу сделать рабочий штамм лекарства? – Вопрос был риторическим, Октавия ждала. – Почему здесь? Что мешает нам свалить из этого гиблого места?

Октавия не успела ответить: Станислав уже подошел, нарушив их борьбу характеров.

– Ты все правильно говоришь. Так будет проще, но вот безопаснее ли? Вдруг что-то вновь выйдет из-под контроля? Например, вакцина сработает не так, как должна и как мы рассчитываем, сделав заразившегося сильнее или… да я даже представить боюсь. Что если Жизнь вырвется там, на другой станции, где тысячи мужчин и женщин, которые всецело не знают, с чем столкнулись? Ты готов рискнуть, зная, что мы можем все делать здесь, отвечая лишь за свои жизни, рискуя лишь собой, но не другими? Мы уже проделали много работы, не в последнюю очередь благодаря тебе, Ханне, Алдену… Возможно, на обратный путь уже не будет времени, а значит, делаем все до конца. Лучше мы, чем кто-то другой. Себе хотя бы доверяем.

В наступившей тишине после речи Стаса каждый внимательно проследил за другими, укрепляя уверенность в важности продолжить их труд здесь, на Улье. Даже Кросс поверил в то, что, возможно, так и правда будет лучше. Если начать оплакивать, то разве это позволит правильно их почтить и сделать то, ради чего они и погибли? Почти каждый понимал это по-своему, всерьез желая дальше заняться делом, нежели позволять себе окунуться не только в апатию, но и в безысходность, которая так и пронизывает все вокруг.

Только Октавия сделала пару шагов мимо Кросса и Стаса в сторону выхода, как до ее ушей дошел негромкий, но очень отличительный, самодовольный смех. Если Ханна, Кросс и Стас вполне сносно на него среагировали, прекрасно зная источник, то Октавию подобное почти оскорбляло. Она моментально подошла к Тобину, сидевшему все там же, на этот раз наклонившемуся чуть вперед, запрокинув голову. Он смотрел на Октавию с любопытством, ни разу не пугая или уважая, – казалось, он даже понятий таких не знает.

– А перед глазами у меня все то же, что я видел уже не раз. Как люди в комнате начинают терять терпение, медленно идя к тому, чтобы рано или поздно взять все в свои руки, поставив себя на пьедестал, с которого любая жертва приемлема. Меня забавляет то, что я проспал десять лет, а словно день. Ничего не изменилось. Люди остались все теми же. Ваши люди уже совершили ошибки, подобные тем, на чем в мое время погорели очень многие, сокрушая в конце о том, что не послушались меня. И я…

– Мы так и не нашли на тебя ни одного досье. – Октавия словно и не слышала его долгой речи. – Это странно, это интригует, это подозрительно. Но главное, это означает, что тебя некому искать. Ты один. Тебя не существует. Кроме нас никто о тебе не знает. Скорее всего, и не узнает.

Октавии хватило лишь пары секунд превосходства над ним, после чего она молча развернулась и ушла так, словно и не было никакого диалога, словно Тобин для нее никто. Все вновь на него обернулись, Ханна даже кратко улыбнулась, видя, как с его лица исчезли ухмылка и самомнение, показав пусть и ненадолго, но обычного человека, нехотя осознавшего свое истинное, незавидное положение.