Читать книгу - "Река Великая - Максим Николаевич Николаев"

Еще как въехали, они поменяли забор на штакетник. Муж Борис вдобавок собирался снести и тестеву с тещей избу, но сошелся с Надькой на том, что они обложат ее кирпичом и перекроют крышу. После ремонта Андрей ни разу не бывал внутри, но снаружи дом с красной черепицей выглядел богато.

Он догнал Любаву еще у забора Прилуцких, вдоль которого хозяева недавно высадили ряд туй. Вместе они миновали Парамоновский двор и развалины сельповского магазина: с советских времен от него сохранился только кирпичный фасад с закопченной вывеской и парой пустых окон.

— А мяса за что не едите? — продолжал допытываться Андрей.

— Зачем зверей губить, коли Бог рыбы сколько надо дает?

— А отец Власий говорит, это потому, что у вас вечный пост до Второго пришествия. Зато и вина не употребляете.

— Про пост это он, наверное, сам выдумал, — она впервые за время разговора улыбнулась, но так и не повернула к Андрею лица. — А вина не пьем, потому что грех.

— Може, и мне к вам в артель устроиться? Только пить брошу сначала. — Он улыбается ей, по привычке не разжимая губ: нет зуба спереди, и денег на стоматолога тоже.

— Это вам надо со Святовитом Михалаповичем договариваться, он — директор в артели, — отвечает Любава серьезным тоном.

Они уже подходили к развилке, когда за спиной раздался крик:

— А-андрюх!

Попрощавшись, он понуро побрел назад по дороге. Сестра Машка с грозным видом, руки в боки, ждала его за своим забором.

— Ты на кой за девкой замужней увязался?! Богуслав узнает — что скажет? У них строго с этим!

— Да я ж без всякого. Так, думаю, познакомиться надо получше, про обычаи выведать. Хоть и веры другой, а соседи. Вон и батюшка Власий твердит: возлюби ближнего своего, — добавил Андрей с усмешкой. — А к нам, считай, ближе и нет никого. С Волженца разве, так те через реку.

— А зачем к ним ночью тягался?

— Ирка Христович рассказала?

— Да какая разница, кто!

Через забор Андрей трепал уши Мальку. Пес стоял на задних лапах, опираясь передними на поперечину ограды, вилял хвостом и пытался лизнуть ему пальцы. Нынче в этом Мальке пуда два веса, а когда-то помещался в две ладошки. Генка, зять, подобрал его прямо на реке, на льду. Бог знает, откуда щенок там взялся. Сунул в карман фуфайки и отнес домой. Выпаивали его молоком из пипетки Машка с Дашкой, а имя придумал племяш, который тогда только начал говорить. До весны Малек рос в избе, потом Машка сколотила из горбыля будку и поставила рядом с Боцмановой.

— Отстань ты от них, Андрюш! Пусть полиция розыском занимается.

— Они не делают ни хрена. Второй месяц пошел, Аленка каждый день им звонит.

— А ты, думаешь, луч… Ну-к дыхни!

Он нехотя подчинился.

— Времени и обеда нет!

— Да я только рюмашку, — Андрей пристыжено глядел на старшую сестру.

За неделю он наловил столько рыбы, что забил целиком морозилку и еще пакет оставил на улице, благо оттепели по прогнозу не предвиделось. В субботу продал всё, не считая плотвы, и после рынка поехал к Аньке на Завеличье. В прошлый выходной ее то ли дома не было, то ли пускать его не захотела, а в этот раз посидели, поговорили, да и… Отношения наладили, одним словом.

Вернувшись в деревню вечером, он по такому случаю заглянул к Ерофеевне, взял поллитруху и заодно рассчитался с долгом. С утра опохмелился тем, что осталось. Не стоило, конечно, бутылку допивать, но — воскресенье, на рыбалку он не собирался, хотелось расслабиться. Андрей так и сказал сестре.

— К Невзору в Ящеры, може, сходить за его травяным чаем? Валерка Христович вон второй месяц не пьет.

— Да при чем тут Христович?! — возмутился он. — Я же по праздникам только, ну в выходные в крайнем случае.

— И на льду, — подсказала Мария.

— Чтоб согреться.

— Чаю возьми, чтобы греться. Термос, давай, тебе Генкин старый подарю?

— Есть у меня, спасибо, — сказал Андрей и отвернулся, чтобы больше не дышать на сестру.

* * *

— Всю жизнь здесь ловлю, а на зимовальную яму наткнулся, только когда эхолот в руки взял. Неделю вокруг лунки плясал. И мотыля, и тошнотика пробовал. За горохом даже к Машке сходил. Без толку. Тогда только драч взял.

— И сколько ты их натаскал? — с укором спросил Власий.

— Троих лещей ровно. Из них одного Борису снес за то, что рыбогляд одолжил. Вот крест! — Андрей Евстафьев размашисто перекрестился.

Они вдвоем сидели на старом неудобном диване в комнате священника, которую тот снимал за превеликую благодарность в избе у самогонщицы Валентины Ерофеевны. Рыбак взял бутыль с журнального столика, налил янтарного напитка сначала Власию, потом себе, оторвал от буханки ломоть и наложил сверху сала внахлест. Святой отец потянул с тарелки соленый огурец и вяло чокнулся с собутыльником:

— Троих выловил, а поранил своей косой скольких?! То перемет растянешь, то острогой щук бьешь. По-христиански это разве?

— Вы из-за драча этого, что ли, зайти просили?

— А ты как думаешь сам?

О своей вылазке в Ящеры он болтанул по пьянке только Валерке Христовичу, тот, видать, своей Ирке передал, а она уже по всей деревне разнесла. Андрей вздохнул, помолчал еще немного и начал рассказ.

У соседей он побывал неделю назад, в новолуние, Власия тогда в деревне не было: отдыхал от мирских дел в своем Дионисийском монастыре в лесу. Андрей вышел из дому, когда в Малых Удах погасло последнее окно. Чтобы не встретить по дороге белую «Газель», выбрал путь по лесу напрямик. Шел с фонариком, но всё равно чуть не переломал ноги о валежник под снегом. Времени был двенадцатый час. Фонари в Ящерах не горели, кроме единственного за частоколом на пристани.

Если внутрь не заберется, то хотя бы сверху с забора рассмотрит всё хорошенько. Так он думал, но не успел подойти к пристани, как услышал голоса. Двое стариков шагали по большаку с дальнего проулка. Андрей затаился под забором.

За этими стариками потянулись остальные. Ворота пристани отворились и затворились опять. Из-за частокола слышалась нехорошая возня. Что-то говорили, но слов было не разобрать. Со двора мужики перешли в большую домину на берегу.

Он прижал ухо к бревнам и приготовился слушать, но надолго его не хватило. Когда из-за стены заиграла музыка и раздался зловещий мужской хор, его ни с того ни с сего обуял такой ужас, что ноги сами понесли