Читать книгу - "Крылатая рать - Елена Пронина"

Казалось, что все они бегут в разные стороны.

На самом же деле все они бежали в одном направлении.

И бежать им оставалось все меньше и меньше.

И бежать им осталось совсем мало.

Отведено им было всего по два миллиарда средних секунд – меньше, чем денег на счету большинства из них.

Успеть было нельзя.

Все это знали, но старались забыть.

Придумывали себе призрачные цели и продолжали бежать.

Все знали, что не успеет никто.

Не успеют те, кто бежит просто так, чтобы бежать.

Не успеют и те, кто старается придать бегу видимость смысла.

Не успеют те, кто учит, как надо, и карает тех, кто делает иначе.

Не успеют даже спортсмены, умеющие бегать очень быстро.

Казалось, что они бегут в разные стороны.

На самом же деле все они бежали в одном направлении.

Они хотели убежать.

Казалось, они убегают.

На самом же деле все они бежали навстречу.

Там, впереди, широко распахнула объятья та, от которой хотели убежать, – и терпеливо ждала.

Она была готова принять всех.

Некоторые ощущали что-то неладное и хотели остановиться, чтобы подумать. Но людская толпа продолжала нести их дальше.

Некоторые даже догадывались вдруг, что бегут навстречу, и оборачивались назад.

Но сзади, откуда-то из небытия, выползало это бесконечно огромное, голодное и сладострастное, безобразное, но бесчисленно многоликое, выползало медленно, но неотвратимо, озиралось вокруг мутными и жадными глазами.

Это был страх.

Увидев его, обернувшиеся назад продолжали бежать еще быстрее, чем раньше, туда, куда бежали все.

И больше не оборачивались.

По сторонам простиралось неизвестное.

И никому не приходило в голову, что можно свернуть.

Она умирала медленно. Черты ее теряли определенность. Он видел, как бледнеют ее руки, становясь почти прозрачными.

Он взял ее руку в свою, чтобы не расставаться никогда. И его рука тоже сделалась бледной и прозрачной.

Она исчезала.

Он чувствовал, как сам становится все спокойнее и невесомее.

Они растворялись друг в друге.

Вдруг ему показалось, что кто-то стоит у него за спиной.

Они могли стать одно.

Но он обернулся.

Там стоял страх, улыбался плотоядно, утробно урчал…

Так умерла любовь.

Можно было покончить с жизнью, но это было так же бессмысленно, как продолжать жить.

Они жили в подвалах, потому что там теплее.

Питались они отбросами, когда что-то оставалось после собак.

Весной они собирались на крыше и устраивали катавасии.

Мышей они не ловили, потому что те почему-то отсюда давно сбежали.

Боялись людей и собак.

Но для нее они были равны и американскому миллиардеру, и гениальному поэту, и безразличному к боли бультерьеру.

Утром, когда Ника проснулась, он положил тетрадь рядом с ней на тумбочку и сказал: «Я прочитал».

– Ну и как? – насторожилась.

– Я понимаю, тебе нужно было это написать, но стоит ли это издавать?

– Ты считаешь, что написано бездарно?

– Нет, я не это имею в виду, – сел он рядом, – ты же сама знаешь, что написано хорошо. Но не в этом дело. А дело в том, нужно ли это распространять? Здесь столько мрака, ужаса, отчаяния – и ничего светлого. Книги должны давать опору, а не топить.

– Ты обещал мне помочь издать, – напряженно сказала Ника и побледнела.

– Я не отказываюсь от обещания, – он взял ее руку и погладил ее, – но, может быть, ты сама откажешься от своего намерения…

– Не откажусь, – ответила зло и даже выдернула свою руку, – ни за что не откажусь.

– Успокойся, – попросил он, – я же не отказываюсь помочь, мы издадим эту книгу, если ты так хочешь.

– Когда?

– Если хочешь, мы можем уже в понедельник отвезти рукопись в издательство и обо всем договориться.

Ника улыбнулась и вернула Павлу руку. Он улыбнулся в ответ и сказал негромко:

– Только не понимаю, зачем тебе это нужно.

– Не знаю зачем, но только нужно.

– Может быть, ты просто не хочешь оставаться в одиночестве перед этим страхом и ощущением безысходности?

– Может, и так, не знаю.

– Я слышал где-то, – продолжал Павел, – что бывает такое, что смертельно больные люди пытаются иногда заразить как можно больше других людей, утащить их с собой в могилу…

– Может быть, и я такая, – Ника опустила голову. – Ты, наверное, как всегда, прав. Я, наверное, на самом деле как бы неизлечимо больная этим ощущением приближающейся с каждым мгновением смерти. И не хочу дрожать и сходить с ума в одиночку, в одиночку переживать эту невероятную боль, эту душераздирающую тоску.

Но все равно, – пусть я просто больна и поступаю плохо, пытаясь заразить здоровых, потопить их в своем болоте, – я буду заражать, буду топить. А ты мне будешь помогать, потому что обещал. Даже если ты меня возненавидишь за это, – Ника всхлипнула, – все равно буду так, пусть и они, и тоже, – девушка разрыдалась.

Павел обнял ее за плечи, прижал ее голову к себе, гладил ее волосы, целовал затылок и растерянно утешал:

– Ника, маленькая моя, не плачь. Ну, прости, что я тебя обидел, прости, это я по глупости. Ты хорошая, моя девочка, ты хорошая. Делай так, как тебе хочется. И я буду помогать тебе всегда, и не потому, что обещал, а потому что люблю тебя, милая. Не плачь только…

Ника уже не обижалась на него и плакала, пряча лицо на его груди, обнимая его за плечи. А потом всхлипнула в последний раз и неожиданно быстро, горячо, нежно, долго поцеловала его в грудь, мокрую от ее слез. Он, обожженный ее внезапным поцелуем, поднял ее голову и безумно, иступлено начал целовать это милое заплаканное лицо…

Хотя Ника и боялась смерти, и говорила, что в жизни ничто не имеет цены, она спешила взять от жизни как можно больше всего приятного. Павел очень помогал ей в этом, потому что деньги у него водились, а жадным он никогда не был. Поэтому Ника почти совсем уже переселилась к Павлу. Здесь у нее уже были своя зубная щетка, свой халат, свои тапочки, повсюду были разбросаны ее книги, стояли ее духи и помада, сидели ее мишки и зайки. Она все больше и больше привязывалась к Павлу, который баловал ее, как ребенка. И на внешность тоже он нравился ей все больше и больше. К тому же Павел был неплохим любовником, вот только обращался с Никой, как с молоденькой девушкой, совсем недавно узнавшей вкус плотской любви, вел с ней так, будто боялся задеть ее,