Читать книгу - "Глубокий поиск. Книга 2. Черные крылья - Иван Кузнецов"

Вот и берег. Предзакатный штиль. Только свежий воздух с Волги оживлял стоячую тишину долгого дня. Невероятной широты горизонт. Солнце зарумянилось и по-вечернему ласково заглядывает в глаза. Здесь свежо дышится – не то что в каменном мешке раскалённого города. Но созерцание реки не приносит хотя бы временного чувства покоя, как было ещё весной.

Николай Иванович спустился к маленькой пристани и сел на кривоватую, почерневшую от времени самодельную скамью: широкая доска, пристроенная на пару чурбаков. Хотелось побыть самую малость наедине со своими мыслями, не отвлекаясь даже на ходьбу. Да и не мысли, скорее, образы недалёкого прошлого чередой атаковали сознание. Первые встречи с каждым из школьников первого набора. Как обживались в Лаборатории, как удивлённо и недоверчиво открывали для себя новый мир Игорь, Лида, Женя. Каждый был не похож на другого, уникален и неповторим. Теперь предстояло пройти этот путь с самого начала.

Воспоминания, хоть и пропитанные этакой стариковской печалью о былом, всё же были благом, поскольку отвлекали мысли от войны.

Вот Таська впервые переступает порог особняка на Гоголевском, с живейшим любопытством оглядываясь по сторонам, не представляя, что навсегда оставила за «парадной» дверью всю свою прежнюю жизнь. Вот девочка не по дням, а по часам взрослеет, приобретая знания, раскрывая свои силы, встречая с решимостью, с открытой душой и ответственность, и опасность… «Николай Иванович, вы меня не выдадите? Обещайте!»…

Бродов резко встал со старой скамейки и зашагал вдоль берега в сторону центра города. Сухая тропинка была хорошо натоптана и светла. Пока что закатное небо ещё полно света, но, идя по берегу, и в темноте не заблудишься.

Легко думать об Игоре: каждый его шаг хорошо известен. А о Таське лучше не строить ни догадок, ни предположений: непродуктивное занятие. Вообще нельзя слишком много думать о ней, звать её мысленно: мол, где ж ты, дай скорее о себе знать! Пока даже дистантное слежение рано подключать. Всё это может ей навредить, отвлечь. Она знает ситуацию лучше и не пропустит удобного момента. Надо терпеливо ждать.

До площади оставалось – рукой подать, а там – и до гостиницы, в номере которой был его временный дом. Неизбежная светомаскировка из-за появившейся этим летом угрозы авианалётов добралась и до резервной столицы; набережная темна. Но не безлюдна. Для горожан и эвакуированных настал наконец час отдыха от знойного и трудного дня, возможность подышать речной прохладой. Высыпал народ из театров: вечерние спектакли закончились. Фигуры людей проступали в свете месяца, мерцали красные огоньки папирос. Слышался осторожный смех, издалека доносились звуки музыки – не поймёшь: не то патефон, не то живая гармонь.

Одна девичья фигурка отличалась от остальных порывистыми, нервными движениями: девушка то ускоряла, то замедляла шаг, оглядывалась по сторонам. Искала кого-то среди глубоких теней от деревьев и кустов? Пропорции фигуры показались Николаю Ивановичу знакомыми. Но можно ли толком что-то разглядеть вдали, в темноте? Он продолжал в прежнем темпе шагать вперёд. И девушка шла навстречу своей рваной, сбивавшейся походкой. Может, что-то случилось у неё?

Вдруг девушка приветственно замахала рукой и побежала вперёд. Между ней и Бродовым оставалась лишь одна пара, двигавшаяся также ему навстречу. Он быстро оглянулся: сзади совсем никого. Значит, так и есть! Это Лида. Узнала его и спешит навстречу.

Что же стряслось? Что-то произошло в группе или Бродова срочно вызывают наверх? Но почему именно Лида его разыскивает – не кто-то из младших командиров, не заместитель, в конце концов? Она сама, лично спешит что-то сообщить начальнику?

– Николай Иванович, Таська выходила на связь!

В принципе, вот подходящий момент для связи со своими: в монастыре все взволнованы, никому не до меня. Но что я сообщу? «Здесь немцы». Это не так. Я не имею точной информации, кто там прилетел и куда направляется. «Моя участь ещё не решена». Таким способом не долго перепугать наших до полусмерти. Просто дать знать: «Я благополучно внедрилась в монастырь». Но эта информация уже устарела. Девчонки обязательно считают моё волнение, ощущение нестабильности. Опять получится повод для беспокойства и ненужных гаданий на кофейной гуще о том, что происходит со мной на самом деле. Нет. Рано выходить на связь. Надо ещё ждать.

Я снова подумала о стаканах валокордина – уже без весёлой усмешки, как в первый раз. Не известно, сколько мне ещё оставаться в тишине. Наших надо хоть как-то успокоить. Есть же надёжный канал! Стопроцентно защищённый сердечный канал. Ни фактов, ни подробностей по нему не передашь, но главное – вполне можно: у меня всё хорошо, чего и вам желаю. Люблю вас, родные мои, привет!

Я открыла сердце. Связники мои будто того и ждали. Мы сердечно – в прямом смысле – обнялись. Спустя минуту-другую, если не меньше, я умиротворённо свернулась калачиком и преспокойно заснула, и так мне было тепло под тощим монастырским одеялом, как будто лежала на полатях.

В середине следующего дня резкие звуки немецкой речи застали меня, когда я находилась в помещении. С заколотившимся сердцем побежала к окну – смотреть. Привычно контролируя мотивировку действий и эмоций, решила, что она прозрачна: ведь я услышала знакомую с детства речь! Впрочем, никто за мной не наблюдал.

Монахи и послушники снова высыпали, как горох, во двор: глазеть на гостей. Я же мало разглядела: немцы уже прошли мимо; маячили по двору их серые спины, обтянутые форменной одеждой, кепи и даже – на двоих или троих – фуражки с высоко вздёрнутыми тульями. Человек двадцать их было, сопровождаемых самыми уважаемыми ламами. Прибывшие немцы большей частью были худощавы, с прямыми костистыми плечами, многие – выше среднего роста. То ли для тибетских экспедиций нарочно подбирали образцовых арийцев – или, как было принято выражаться официально, «индогерманцев», то ли так случайно совпало.

Как и во время учёбы, когда приводилось прикасаться к фашистам на расстоянии, я снова ощутила холодную, со стальным отливом цельность их энергетики, жёсткую целенаправленность и спаянность этих людей. Ещё они были уверенные в себе и гордые. Ни у кого из наших я ни разу – ни до, ни после – не встречала такой всепоглощающей уверенности в себе: в собственном праве и собственных возможностях.

Немцы скрылись среди многочисленных построек. Наверное, их повели на приём к настоятелю, а потом будут размещать как почётных гостей.

Когда настанет момент знакомства, я имею право оробеть, но должна и обрадоваться. В первую очередь – звукам родной речи. Я выросла в диких тибетских ущельях и долинах, но я – девочка, которой мама читала в детстве Эдды, родители говорили по-немецки… А я и впрямь была рада, что слышу речь, на которой мне во много раз легче объясняться, чем на тибетском. Рада, что приблизилось моё вступление в большую игру, которого я уже устала ждать.

Что ещё должно привлекать меня в немцах? Пусть будет эта их оголтелая самоуверенность, ощущение принадлежности к неудержимой силе. У меня, потерянной девочки, изголодавшейся по надёжной защите, появится возможность спрятаться за костлявые спины этих людей от скитаний и бед. Тем более что мой отец-коммерсант тоже был худощавым, высоким и костистым – сходство с нынешними приезжими налицо.