Читать книгу - "Тайна прикосновения - Александр Соколов"

— Мил человек, дело не в задатке! — ответил рябоватый с прокуренными усами. — Во передний день работать не положено! Надоть усё разглядеть, размерко- вать… Иде север, иде юг… Каков матриал да скольки венцов ляжить… Понедельник сёння, день тяжкий. Сёння починать никак нельзя — первый венец должен лечь под охотку! Ты бы привёз нам водочки да закусь какой? А завтря и почнём с Богом — не сумлявайсь, мы дело знаем!

Иван поехал за водкой. Если это самые знающие, то какие же плотники- середнячки? Да ведь сослуживец сказал, что сейчас, летом, все на шабашке и днём с огнём плотников не сыщешь.

С этого дня так и повелось. В обед Паша везла им сваренный горячий борщ, второе да обязательно водку: «Иначе работа не пойдёть!»

Стволы для сруба плотники обтёсывали вручную, большими острыми топорами, и Санька любил смотреть, как из-под блестящего лезвия отслаивалась щепа, пахнущая смолой.

«Г.ых! Г. ых!» — вылетало из прокуренных лёгких при каждом ударе топора. Потом плотники усаживались на оструганные брёвна, сворачивали самокрутки, вели ленивый разговор, поглядывая на небо.

— Чёй-то дождичек, поди, собирается?

— Не, не буить!

— Вон энтот-то комель, поди, толщей энтого. Сюда не ляжить!

— Коль подтешем, то и ляжить, куды он денетси!

— Мыкола, а можа, по соточке? Чёй-то нутро больно печёть — точно к непогоде!

Они доставали гранёный стаканчик-мерку, отмеряли по «соточке», переливая в железные кружки, закусывали огурцом, затем снова курили, и после обеда работа практически сворачивалась.

Иван планировал до осени закончить строительство, но с такими темпами вряд ли на это можно было рассчитывать. Несколько раз он ругался с мужиками, но обнаружилось, что это дело бесполезное. Казалось, в них заложено то, чего не может изменить никакое стихийное бедствие, — ругань для них — это норма жизни, любые доводы разбивались о незыблемую твердь, об какую-то им одним известную внутреннюю философию, сводившуюся к словам: спешить некуда, дело — не спешное, чем медленнее — тем надёжнее. А вот водочка в тенёчке, табачок да неспешный разговорчик — это наше! Тут, брат, нас не замай!

— Паша! Это невозможно! — кипятился Иван. — За целый день они положили один венец! Каждый день глотают водку!

— Так выгони их, в конце концов!

— Уже искал новых, никого нет! Хорошие плотники сейчас в цене.

— А разве у тебя не такие работнички были? С той лишь разницей, что когда ты появлялся, они бутылки прятали, боялись!

— Да, но тут они — хозяева положения!

..Своё пятидесятилетие Иван отметил дома, на Почтовой, в кругу семьи. Гостей они решили пригласить следующим летом, чтобы в новом доме отметить разом и новоселье, и юбилей. Уже заранее составили список, куда вошли Троепольский, Евсигнеевы, Мильманы, Зиночка, Володя, Лёня.

С большими натугами к осени возвели стропила под крышу. Иван нанял кровельщиков и облицовщиков, навсегда распрощавшись с «гопниками». Но сослуживцу своему попенял: «Кого ты мне подсунул? Всяких видал, но таких лодырей и выпивох — впервые!» На что тот ответил: «А где ты, Петрович, найдёшь непьющих? Но дело-то они своё знают!»

В середине мая шестидесятого были закончены последние отделочные работы, побелены стенки и семья переехала в собственный дом. Пашины глаза сияли от счастья. Когда убрали строительный мусор, Иван приступил к планировке сада. Ещё прошлой весной, при активном участии Саньки, он посадил десять вишнёвых деревьев, два десятка яблонь и слив, в палисаднике перед домом высадил три берёзы и сирень.

С улицы дом огородили штакетником, и зелёные ворота с калиткой получились не хуже, чем когда-то были у отца, Ивана Степановича. Майским погожим выходным днём Паша стояла во дворике возле небольшой аккуратной времянки и, подняв голову, смотрела на крышу, крытую шифером:

— Ой, да что ж она такая высокая вышла, да скаты больно крутые! Как же туда забраться, если что?

Иван стоял неподалёку с лопатой, он вздохнул, вытирая мокрый лоб:

— Да вот же! Великие специалисты строили! Когда я приехал, посмотрел, говорю: высоковато! А они мне: «А ничего, Петрович! Может, ещё комнату под крышей организуешь!» Жалею, что не заставил переделать! Теперь залезть туда будет проблема.

В этом году кроме новоселья и юбилея назрело ещё одно немаловажное событие: Санька заканчивал семилетку. Настало время пареньку планировать свою жизнь. Паша знала, что все мальчишки класса, где учился её сын, договорились поступать в техникумы в Воронеже.

«Вот и второй соколик улетает со двора! Да уж больно рано!» — думала мать. Она уже забыла, как сама маленькой девочкой оставила родителей, чтобы учиться в Борисоглебске. В феврале Саньке исполнилось четырнадцать. К выпускным экзаменам Паша выбрала в Аннинском универмаге костюм: тёмно-коричневый, с еле заметной полоской. Она повесила его в шкаф на плечики, решив преподнести подарок к первому экзамену. Сын, укрывшись во времянке, зубрил учебники.

… Этой необычайно тёплой весной справляли новоселье ещё два члена семьи, о существовании которых никто не догадывался. Амелия и Розенфильда носились по светлым просторным комнатам нового дома, заглядывая во все уголки и удивляясь необычайно широким окнам, несвойственным для русской избы.

— Смотри, Амелия, а вот эта детская комнатка получилась небольшой. Но для одной Оли вполне хватит.

— Да, подруга, скоро нам предстоит расставание — я не сомневаюсь, что Саня поступит. У него по математике и русскому одни пятёрки.

— Ничего, летом будем встречаться. Вот скоро и старший должен подъехать со своим «эскортом» из Питера. А как тебе школа Аннинская? Учителей Курлакской школы ты расхваливала.

— О, тут один математик Клим чего стоит! Ты бы его видела! У них директор Климов, а этот Клим Николаевич. В классе при нём тихо, муха не пролетит! Из военных. Ходит всегда в тёмно-зелёном кителе с подшитым белым воротничком, наглухо застёгнутом, в галифе, сапогах. Короткие рыжие волосы вьются, как у негра. глаза светло-голубые. Имеет привычку пальцы правой руки держать у груди, между пуговицами. А ты бы видела его взгляд!

— Амелия, по-моему, ты влюбилась в него!

— А что, в него и влюбиться можно. Стройный, подтянутый, всегда пахнет от него «Красной Москвой» вперемешку с приятным табаком. Но дети боятся его. он так может отчитать перед классом, что потом все смеются над провинившимся, — и всё это не повышая голоса, спокойно, с улыбочкой. Как-то вызывает к доске Гришина, которого все в классе зовут Гриней, и предлагает ему разложить алгебраическое выражение. Смотрит на то, что Гриня пишет мелом, и говорит, медленно растягивая слова: «Мудрейший из мудрейших, уважаемый Гусейн- Гуслия из Багдада, и что же Вы нам пишете, предлагая свою версию алгебры? Вы только смотрите, у нас сейчас рождаются новые законы математики!»

В классе — тишина. Если подскажешь или засмеёшься, то непременно окажешься у доски и будешь допрошен с пристрастием. Поэтому все сидят, зажав рты, сдерживаясь, чтобы не засмеяться.