Читать книгу - "Ошибка "2012". Мизер вчерную - Феликс Разумовский"

Однако Колякин и сам был не лыком шит. Он изловчился и ударил бывшую женщину топором по бедру, а когда пальцы разжались, занёс топор над её головой. Так, чтобы наверняка.

— Сдохни, тварь!..

Вытер лицо портьерой, гадливо сплюнул, шагнул к столу и стал звонить по всем номерам. УФСИН не ответил, в Пещёрском райотделе было занято, в областном УВД весьма кратко ответили, что ОМОНа и так на всех не хватало, — массовыми беспорядками, оказывается, были охвачены и «трёха», и «прокурорка», и «девятка» и так далее. В УФСИНе слышались выстрелы и начинался пожар. Москва? Москва, естественно, в курсе, будет принимать меры. А ты, товарищ Колякин, держись. Держись и жди. Помощь в пути, помощь уже рядом.

В общем, майор понял, что надеяться оставалось только на себя.

Прикрыв дверь кабинета, он отправился в оружейную. Взял «Калашникова», подсумок, четыре магазина, добавил пару пистолетных обойм. Чтобы каждой твари по паре. Только вот с чего начинать играть в войну, было не особенно ясно. Связь практически отсутствовала, а с ней и достоверная информация — хотя бы о том, в каком направлении пробиваться…

И тут Колякин вспомнил про негров. То бишь Бурумову родню. Вот ведь не повезло людям! Попали словно куры в ощип: чужая страна, арестантская зона… да ещё такой вот бардак! И контролёры с их резиновыми палками хрен помогут, если что… Помогут? Или?..

Майор вспомнил глаза прапорщика на вахте, передёрнул затвор и решительно зашагал по коридору, почему-то ощущая во рту привкус рома, которым утром его угостила негритянка…

На площади всё было на первый взгляд спокойно, но обострившееся восприятие снова дало себя знать. Какие-то подпороговые ощущения, вибрации чуждых намерений — и внутренний голос прямо-таки заорал в оба уха майору: «Атас! Полундра!..»

Колякин этак неспешно, с улыбочкой шёл через плац, явственно чувствуя взгляд вертухая на вышке, оценивающий, напряжённый, ощутимо плотный… На таком расстоянии если вдарить прицельно из «калаша»… Эх…

Интуиция Колякина не обманула — дверь в помещение для свиданий стояла открытая. Входи кто хочешь и выходи кто можешь.

Уже понимая, что это могло означать, он снял «Калашникова» с плеча, сдвинул вниз переводчик огня, крадучись, на цыпочках, вошёл… И тут же услышал чмокающий звук, от которого в позвоночнике стало холодно. Такой звук получается, если человеку проломить череп чем-нибудь тупым и тяжёлым. Потом бухнулось на пол безвольное тело, разлетелась потревоженная посуда, и женский голос прочувствованно высказался на смеси английского с ещё каким-то щёлкающим языком. Судя по всему, баталия происходила на кухне.

Колякин для начала сделал вывод, что негры были живы, и не просто живы, но и давали нелюдям вполне успешный отпор. Потом раздался новый звук — уже снаружи. Там стреляли длинной очередью из «Калашникова». Услышав однажды этот злобный, рвущий жизни лай, его ни с чем больше не спутаешь.

— Такую твою мать! — Майор рванул с места и устремился на кухню.

Его взору предстала картина маслом. Трупы, кровь, негры, контролёрские штаны, вымазанные красным. Старший негр — ох здоров, оказывается, ох мускулист, а двигается-то как!.. — поигрывал чугунной сковородой, ища глазами врагов; его баба пребывала в совершенном дезабилье, то есть в куцей набедренной повязке, не скрывавшей ядрёных эбеновых статей. Кое-как оторвав от них взгляд, Андрей Лукич увидел зэка Бурума, с трудом узнал его, но почему-то не особенно удивился. Да и некогда ему было удивляться.

— Хорош стоять! — хрипло заорал он. — Живо собирайтесь! Надо уходить! Свидание окончено!

Дважды повторять не пришлось. Такую интонацию мигом поняли бы и китайцы, и эскимосы. Баба взглянула зверем на старшего, тот перевернул в руке окровавленную сковороду, Бурум что-то буркнул, и все трое чёрными молниями припустили к себе, чтобы мигом вернуться с вещичками. Причём баба так и осталась в своей куцей юбчонке. Явно не лучший наряд для мужской зоны, но, судя по всему, здешние обитатели уже не делились на зэков и охрану, на женщин и стосковавшихся по ним мужиков. Существовали только люди и нелюди.

Майор чутко сжимал автомат, вслушиваясь в неслышимое. Кто стрелял, откуда, в кого?.. Пригибаясь, он выскочил на крылечко, глянул и горестно вздохнул.

Всё оказалось трагически просто.

У решётчатого забора «локалки» со стороны промзоны, вцепившись пальцами в прутья, стоял мёртвый контролёр. У него была прострелена грудь. Возле его ног лежал второй прапорщик. Очередь угодила ему в голову. Судя по положению тел и возможному направлению огня, стреляли с «тройки». С той самой вышки, которая хранила радиомолчание. Напился, уширялся, взял денег, предал своих?.. Худо-бедно это ещё можно было представить. Но вот что заставило прапоров лезть на забор, если совсем рядом был КПП?

Или, может, туда-то им как раз не было хода?

Анализировать увиденное Колякину пришлось недолго. Со стороны промзоны раздался рёв мотора, послышались напуганные людские голоса, и из-за пошивочного цеха выкатился «захар»[183]. Это был доисторический ленд-лизовский «Студебекер». Можете не верить, но на зонах ещё и не такие раритеты встречаются. С бешеным рёвом нёсся он к забору «локалки», а за ним, безнадёжно отставая, отчаянно бежали люди. Они махали руками, кричали, всё в их облике и движениях взывало — не уезжайте! Подождите! Спасите!..

Только останавливаться «Студебекеру» было явно не резон: пассажиры и так сидели друг у дружки на головах в его кузове, кто-то висел на заднем борту…

— Ох и ни хрена ж себе! — вырвалось у майора.

Он уже знал, что увидит в следующую секунду… и точно. Из-за торца цеха показалась толпа. Многие сотни рычащих, оскалившихся нелюдей, движимых одним желанием. Убить. И сожрать. По праву избранности, по праву крови…

Вот и не верь после этого дурацким боевикам, в которых продвинутые пришельцы пролетают пол-Галактики только ради того, чтобы нами поужинать…

А «захар» тем временем забрал левее, разнёс колёсами газон и устремился прямо к решётчатому забору. План водителя был ясен: протаранить на всём ходу ограду, закатиться в жилую зону… ну а уж дальше — как Бог даст.

Стрелок на третьей вышке оказался категорически против. Злобно рявкнул автомат, и «Студебекер» прошила похоронная строчка. Лобовое стекло, радиатор, кабину, борта переполненного кузова… Белым фонтаном взметнулся к небу пар, зашипели, оседая, шины, человеческая кровь смешалась с тормозной жидкостью и моторным маслом…

Испытывая предельную, бездумную ясность, майор вскинул АКМ, моментом взял ровную мушку и плавно, как учили, надавил на спуск. «Двадцать два, двадцать два, двадцать два…»[184]