Читать книгу - "Сиятельный - Павел Корнев"

– Верни долг!

– Верну, когда придет срок.

– Срок наступил!

– Господин Чан, – произнес я со всем возможным уважением, – поднимите документы и расписки. В них нет конкретных дат. Я верну долг, как только получу контроль над фондом, но не раньше. Таково условие нашей сделки.

– Моя репутация страдает…

– О компенсации поговорим, когда я вступлю в права наследования, – отрезал я. – Кстати, не хотите стать моим поверенным? Предыдущий, к сожалению, скоропостижно скончался…

– Мы поговорим об этом позже, – угрожающе произнес ростовщик.

Он был сильным человеком и не позволял эмоциям брать над собой верх, но трезвый расчет подсказывал не загонять крысу в угол.

Загнанные в угол крысы чрезвычайно опасны.

Я никогда об этом не забывал, поэтому дружелюбно улыбнулся, отвесил неглубокий поклон и отступил от самоходной коляски, не дожидаясь приказа убираться прочь.

Поджилки дрожали, колени подгибались, и все же когда подошел к стоявшему под тентом Альберту Брандту, никак не выказал охватившего меня беспокойства.

– Идем? – только и спросил у поэта.

– Это кто? – указал Альберт на самоходную коляску, что отъехала от варьете под размеренные хлопки порохового двигателя.

– Деловой партнер.

– Попросил бы нас подвести.

– Не хочу утруждать старика, – рассмеялся я в ответ.

Альберт многозначительно хмыкнул, и мы отправились в путь.

Пешком.

И дело было вовсе не в мелочной мстительности поэта, просто лавка его знакомого располагалась неподалеку от Императорской академии и быстрее было пройти запутанными улочками греческого квартала напрямик, нежели ловить извозчика и катить по перегруженным проспектам в объезд.

– Александр Дьяк отлично ладит с механистами, – сообщил Альберт, поправляя гвоздику в петлице визитки. – Он сам – из непризнанных изобретателей, вечно возится с непонятными приборами и мастерит трансформаторы. Студенты тащат ему старинные безделушки, преподаватели заходят пополнить собственные коллекции редкостей. Не поверишь, Лео, чего только не собирают люди! Ты на это и второй раз не взглянешь, а они огромные деньги выкладывают! Зайдут за новой электрической банкой, а уходят с потрескавшейся от старости фарфоровой статуэткой. Странные люди!

– Коллекционеры, – пожал я плечами.

– А студенты, они как сороки – тащат все, что на глаза попадается. Один умудрился крышку канализационного люка прикатить. Редкий год выпуска, говорит!

Я посмеялся и спросил:

– А что твой приятель? Он в какой области подвизается?

– Понятия не имею, – легкомысленно ответил Альберт. – У него в подвале целая лаборатория, но ты же знаешь – с науками я не дружу.

По каменному мосту мы перешли через узкий канал в историческую часть города и зашагали напрямик через сквер. Всюду на лужайках стояли скамейки, студенты гнездились на них, будто беспокойные воробьи. Те, кому мест не досталось, занимали мраморные ограждения фонтанов, а то и попросту валялись на траве.

Вся округа была застроена аккуратными двух– и трехэтажными домами с неизменными книжными лавками, недорогими закусочными, прачечными и магазинчиками, торгующими канцелярией. На открытых верандах кафе свободные места если и попадались, то нечасто, но особой выгоды владельцы от многочисленных посетителей не имели – большинство заказывало лишь чай и кофе, а из еды ограничивалось гранитом науки. Основной заработок шел местным предпринимателям от вечерней торговли алкоголем и арендных платежей за сданные внаем комнаты верхних этажей и мансард.

На первый взгляд, всюду здесь царили чистота и порядок, но достаточно было свернуть в подворотню или пройтись по узеньким переулкам от одного кабака к другому, чтобы в полной мере насладиться запахом свободы и вольнодумства. Свобода пахла мочой, вольнодумство своим ароматом было обязано потекам рвоты; вырвавшиеся из-под родительской опеки студенты обычно постигали премудрости избавления от излишков дешевого пива уже в самом начале обучения.

Мы плутать по улочкам с местными злачными местами не стали и вскоре оказались на Леонардо да Винчи-плац. На просторной площади людей заметно прибавилось, и строгость деловых сюртуков убежденных механистов там оказалась изрядно разбавлена фривольными и цветастыми одеяниями творческого люда; помимо факультета естественных наук, Императорская академия включала в себя и высокую школу искусств.

Кто-то играл на скрипке, кто-то танцевал прямо посреди улицы, художники рядком выстроили свои мольберты и оттачивали навыки, зарисовывая стройные шпили академии, нестерпимо блестящие в солнечные дни и благородно-желтые в непогоду. Впрочем, отдельных молодых людей занимали не архитектурные изыски, а фланировавшие неподалеку модницы, которые из-за соломенных шляпок, угловатых жакетов и широких юбок с перетянутыми кушаками талиями напоминали ожившие керосиновые лампы.

Моя брезентовая куртка явно проигрывала в элегантности визитке Альберта, а сапоги хоть и сверкали свежей ваксой, все же не могли сравниться с лакированными туфлями поэта, и я непроизвольно ускорил шаг.

У памятника Леонардо да Винчи несколько человек фехтовали деревянными шпагами, рядом репетировали учащиеся театральных курсов. Лоточники с подносами и пузатыми кофейниками разносили пирожки, бегали мальчишки с листовками.

Один из них обратил внимание на щеголеватый вид Альберта, сунул ему театральную программку и побежал дальше, крича сиплым голосом:

– Последнее представление «Лунного цирка» в рамках большого турне! Не пропустите! Канатоходцы и бородатая женщина! Самый сильный человек в мире! Акробаты и дрессированные львы! Маэстро Марлини – виртуоз научного гипноза! Не пропустите!

Поэт хмыкнул и спрятал листок в карман.

– Надо иногда выбираться в свет, – сообщил он в ответ на мой вопросительный взгляд.

Покинув площадь, мы свернули на соседнюю улочку и почти сразу очутились перед лавкой «Механизмы и раритеты».

– Нам сюда! – указал на нее Альберт.

Внутри оказалось странно. Нет, не так. Мне доводилось бывать в некоторых по-настоящему странных местах, и по сравнению с ними эта лавка выглядела обычнее некуда; ни чучел крокодила под потолком, ни сыплющих искрами электродов. Удивление вызывало сочетание несочетаемого.

Витрины с одной стороны занимали новейшие электрические банки, измерительные приборы и канцелярские принадлежности, стеллажи с другой заполняли кляссеры с почтовыми марками и монетами, фарфоровые статуэтки, часы и прочее антикварное барахло, представляющее интерес лишь для истинных ценителей.

Одна только вещь категорически не вписывалась ни в категорию «механизмов», ни в категорию «раритетов»: прямо над прилавком висело полотно с панорамой прибрежных крепостных сооружений под хмурым осенним небом, сыпавшим на серое море мелким холодным дождем. Картину освещали две электрических лампочки; их лучи придавали изображению странную глубину.