Читать книгу - "Пленники Раздора - Екатерина Казакова"

Она в гневном порыве поднялась с лавки и теперь стояла напротив Главы, глядела на него, сидящего, сверху вниз, и гвоздила словами. Клесх слушал со спокойным равнодушием. А когда Ходящая замолчала, сказал:

— Не сбежала ты, потому что бежать некуда. А парня спасла, так как Серый тебе хуже лишая надоел. Уловку вашу разгадать нетрудно. Брат твой хочет Цитадель с Серым стравить. Нашими руками докуку вашу убрать. Заодно и Охотников проредить. За обережника — исполать тебе. Только Люта в Цитадели нет.

Он вспомнил ещё, как оборотень говорил: для волка семья и Стая — самое главное в жизни. Потому, в общем-то, не было дивом, что Мара, повинуясь сердцу и голосу разума, хотела спасти брата. Клесх бы и сам на многое пошёл, чтобы защитить тех, кого любил. Но он бы с той же легкостью пожертвовал жизнью и ради чужих людей, тогда как по разумению Мары и Люта жалости, сострадания, помощи заслуживали только близкие или полезные стае.

Обережнику была чужда подобная рачительность. Мало того, она только лишний раз напоминала: Ходящие — не люди. И никогда людьми не станут. Хотя иногда и кажется, будто нет разницы, будто человеческое в них сильно. Сильно. Вот только человечность другая.

Словно прочитав его мысли Мара сказала:

— Охотники спасают людей. Они — ваша стая. Волки спасают волков. Это правильно. Каждый хочет жить.

А потом она вспомнила его слова о том, что Люта нет в Цитадели и испугалась, подалась вперед:

— Ты сказал, брата нет в крепости? — лисьи глаза смотрели с нескрываемым страхом.

— Нет. — Клесха не порадовал и не позабавил её испуг. — Ежели хочешь — жди. К зеленнику воротится. Но не думай, что, когда Серого в котел заманишь и крышку захлопнешь — сама будешь со стороны глядеть, как он варится. Ни ты, ни брат твой чужими руками жар загребать не будете.

Девушка покачала головой и сказала:

— Думаешь, испугал? Не испугал. Нам и без Серого несладко жилось. А с ним — вовсе никакой жизни не стало. Умирать мы, как и вы, не боимся, но, как и вам, нам жизнь милее погибели. Не хотела я тебе говорить, но скажу… Не со зла, а чтобы понял ты — к Серому у тебя своя треба.

Волчица замолчала, а потом заговорила глухо, словно через силу:

— Серый как-то привел в стаю мальчишку. Тот был невысокий. Юркий такой. Вёсен десяти. Сероглазый и волосы, как сырая зола, между передними зубами щербинка, а возле носа слева — оспинка маленькая. Он пах так же, как ты.

Лицо человека не изменилось ни на миг. Охотник по-прежнему выглядел спокойным и молчал. Волчица вздохнула:

— Будет уже камлаться. Вижу, что больно. Дышишь по-другому.

Она вернулась на свою лавку и продолжила:

— Он назвал мальчика Ярцом. И водил его к Звану в Стаю. Дождался, пока волчонок подружится с тамошними ребятишками, потом надоумил их уйти ночью из Переходов. А сам отправил в засидку Жиля — из ближней Стаи. Тот не рождённый. Помнящий. Из лука стрелять умеет. Вот ему и отдали оружие, у ратоборца отнятое. Он ребятишек вашими стрелами всех и положил. Один Ярец до Пещер добежал. Там на руках у Серого и умер. Рана глубокая была — пока через чащу нёсся, кровью изошел.

Волчица смолкла.

Клесх неотрывно смотрел на собеседницу. Глаза у него потемнели.

— Что глядишь? — с горечью спросила она. — Я не хуже твоего знаю, что такое родительское горе, что такое семья. И сын, и муж у меня сгинули. Оба разом. У Люта две дочери. Две! Жена родами умерла, и девочек некому было выкормить. Не было молока. Крови — хоть залейся. А кормящей волчицы ни одной на всю округу.

Мара поджала губы и уставилась в пол, пытаясь совладать с нахлынувшей горечью.

— Не за что нам вас любить, а вам — нас. Только не переиначишь уже. И не смотри на меня так. Больно.

Обережник молчал. Его собеседница поднялась с лавки и подошла к столу. Достала из корзины лепешку, понюхала, прикрыв от наслаждения глаза, отломила кусочек.

— Что сказали те люди в коричневых одеждах?

Клесх ответил, по-прежнему глядя мёртвыми глазами в пустоту:

— Они сказали, что не понимают, как ты довела парня и почему он ещё жив.

Мара вернулась обратно на лавку, брезгливо отбросила меховое одеяло. Она согрелась и больше не хотела дышать мертвечиной. Устроившись поудобнее на сеннике, девушка начала объяснять:

— Из Охотника вытянули с кровью почти весь Дар. То, что осталось, едва тлело и готово было погаснуть. Пришлось вливать в него Силу. Он делался, как мёртвый, ничего не чувствовал и был послушен моей воле.

Глава словно забыл про своё горе и посмотрел на волчицу с острым любопытством.

— Твою Силу? — перед глазами тут же стали колдуны, которые именно так поднимали мертвецов.

— Да. Но это ведь… не так, как у вас. Он мёрз и одновременно с этим осязал мир, будто моими глазами — голод, запахи, жажда. Я боялась, что убью его. Баялась, он станет упырем и забудет то, кем был. Мой Дар наполнял его, заставлял идти. А вот тело умирало. Я пыталась лечить по ночам. Сил едва-едва хватало. Раны рубцевались, но мы шли изо дня в день, и они открывались снова. Да ещё нога у него одна сломана…

Клесх слушал внимательно, а потом спросил:

— Почему ты ушла одна? Почему не взяла никого в помощь? Хоть бы из Звановых.

Волчица покачала головой:

— Нельзя. У Серого всюду по лесу глаза. Зван сказал — слишком опасно. В Переходах мне Дивен помогал следы путать, провел пещерами, дорогами подземными, коих волки Серого не знают. А из своих я в сопутчики никого не стала звать. Кому верю — не Осенённые. Иные… побоялась, выдадут. Поэтому пережидала. У Серого три дюжины волков с Даром. В ближней стае — дюжины полторы. Так вот, когда они от крови чумеют и начинают яриться, он уводит их в чащу. Я лишь дождалась, когда отправятся. Потом того, который Фебра караулил, оглушила и была такова. А пока они хватились, пока Серого отыскали, пока он погоню отрядил — мы далеко уже были. Он-то решил — я ослушалась, увела парня, чтобы из мести поизгаляться. Оттого и не отправил вдогон ближнюю стаю. Иначе — не дошли бы.

Глава потёр изуродованную щеку:

— Говоришь, три дюжины Осенённых?

Мара кивнула.

Её собеседник усмехнулся, а потом сказал:

— Отдыхай. Будешь смирно себя вести — запирать не стану.

Девушка прищурилась и во взгляде отразилась издёвка:

— И не боишься в своём покое меня укладывать, Глава?

Клесх смерил её таким тяжёлым взглядом, что Ходящая невольно съёжилась, подтягивая к подбородку одеяло.

— А должен?

Волчица побледнела и помотала головой. Такая Сила угадывалась в этом мужчине, что оборотница не решилась более дерзить. Только тонкая рука испуганно дернулась к болтающемуся на шее наузу, который, как на миг показалось, сделался тесным, сдавил горло.