Читать книгу - "Идем на Восток - Александр Афанасьев"

Это и была Хадиджа.

С тех пор — они как бы встречались. Нет, это конечно было невозможно ни при каких обстоятельствах — высокородная пуштунка Дуррани и сын британского дипломата, тем более, когда одному тринадцать, а другой — двенадцать. Более того… Джек шутил на эту тему, а они не то что не целовались — он даже не видел ее лица. Она ни разу не сняла паранджу, даже для него. Но глаза… он видел только глаза, но этого оказалось достаточно. Ее глаза были огромными, и какого-то странного, светло-зеленоватого оттенка. Он никогда не видел таких глаз ни у одной девчонки. И был уверен, что не увидит…

— Привет… — сказал он по-английски

— Привет…

Он учил ее языку. А она учила его. Они обменивались письмами, пряча их в укромных уголках школы… он писал на английском, а она на пашту. Посол Керзон вряд ли знал, что его сын — уже может неплохо работать в качестве переводчика. И был сильно удивлен тому, как настойчиво его сын изучает пашту, буквально засыпая в обнимку со словарем издательства Бедекера.

— Как дела?

Хадиджа не ответила. Он сидел в двух шагах от нее, остатки света от фонаря делали ее накидку светящейся маленькими, прозрачными искрами. И чувствовал себя полным кретином — потому что не знал, что делать и что говорить.

— Что-то случилось? — спросил он и переспросил на пушту — ца пешада?

— Ты… должен прийти последний раз.

— Что? Почему последний раз.

— Ты должен уйти — повторила девушка

— Что произошло?

— Я жених.

Сначала он не понял.

— Жених? Что за жених?! У тебя есть жених?

— Ты должен уходить.

— Я не уйду.

— Уходить! — почти крикнула она

— Я не уйду — повторил Мэтт — я… ты мне нравишься. Честно. Честно — честно.

— Нельзя — сказала девушка

— Но почему?

— Ты англиз. Я пуштун. Нельзя.

— Плевать — решительно заявил Мэтт — я сын посла, понимаешь? Это очень высокая должность. Ты любишь меня?

— Ты англиз… — со вздохом сказала девушка

— Ты любишь меня? — настаивал Мэтт — скажи

Она заплакала. Как то так получилось, что он оказался рядом. И обнял ее, сам не зная, что делать…

— Хадиджа. Я честно… я поговорю с отцом.

— Нельзя — всхлипнула девушка

— Мы ничего плохого не делали. Пусть нам позволят дружить. Я скоро стану мужчиной и пойду в армию. Я смогу содержать семью, вот увидишь…

— Ты англиз…

— Да черт возьми, и что с того?! Если хочешь — я приду и поговорю с твоим отцом, хочешь?

Хадиджа покачал головой и вдруг резко обернулась, что-то услышав. Мэтт почувствовал неладное… вылетевшая из темноты палка метила в голову, но ударила в плечо, которое тут же онемело. Следующий удар — афганец нанес в пустоту, Мэтт сблизился с ним и провел правой ответный, боксерский. Как и все мальчишки — он боксировал и боксировал неплохо. Афганец свалился — афганцы вообще были слабыми на удар. Услышав сопение — он снова развернулся на сто восемьдесят. Выхватил из-за пояса пистолет.

— Дреш! — слова как то пришли на ум сами собой — фаери мекунам!

Афганцы — их было трое, на них были белые, заметные даже в темноте одежды — резко, как вкопанные остановились. Потому что эти слова — часто слышали на улицах ночного Кабула, и означали они — стой, буду стрелять. Тот, кто не останавливался — потом мог жаловаться исключительно Аллаху Всевышнему…

— Дреш… — повторил Мэтт, взводя курки.

Их было трое — а стволов два и один не заряжен. Но афганцы не посмели тронуться с места. И Мэтт с холодным удовлетворением отметил — и эти боятся. Трое — боятся одного. Хорошая штука оружие…

— Дреш… — еще раз повторил Мэтт и сделал маленьких шажок вперед — тер ша.

Афганцы — сделали шаг назад.

— Что происходит?

Сказано было по-английски. Афганцы отступили и поклонились.

Мэтт чуть опустил пистолет

— Кто ты такой, бача?

— Я не бача. Я Мэтью Керзон.

Мужчина был приземист, бородат, одет он был в домашнее — видимо, наспех выскочил из дома в том, в чем был.

— Что ты делаешь в моем саду, Мэтью Керзон?

— Сэр, я просто…

— Хадиджа…

Девушка проскользнула мимо парня и остановилась около отца. Тот влепил ей пощечину, от которой та упала. Мэтт снова вскинул пистолет.

— Сэр, клянусь Богом…

— Ты оскорбил стены этого дома. Попрал его гостеприимство.

— Сэр, мы ничего плохого не делали! Клянусь Богом, мы ничего плохого не делали!

Афганец хорошо говорил по-английски. Впрочем, в Арке, городском дворце Короля и одновременно — месте, где заседает Королевское правительство — другого языка не признают. Все заседания Правительства ведутся на английском.

— Пройдет много времени, прежде чем ты научишься уважать чужие традиции и обычаи, Мэтью Керзон. Ты оскорбил меня, возможно и сам того не желая. Но наш народ не сносит оскорблений — никаких — и ни от кого. Только потому, что ты не мужчина — я отпускаю тебя живым. Иди, и больше не приходи сюда.

Мэтт упрямо вскинул подбородок

— Сэр, я мужчина и британский подданный.

— Ты щенок, который скоро станет волком. Когда это произойдет — у моих сыновей появится возможность отомстить. И у тебя — появится такая возможность. А чем все это закончится — в воле одного лишь Аллаха. Теперь иди. Пусть твой отец — научит тебя, как вести себя…

— Иди… — пролепетала Хадиджа.

И Мэтт, не сгибая спины — вышел за дверь, которую перед ним открыли.

* * *

Всю обратную дорогу — уже совсем потемну, при том, что ночью ходить по афганским кварталам форменное безумие — ему казалось, что за ним следят. Но напасть — так и не решились. А у ограды особняка — его ждал садовник, мистер Джиллинг и отец с ремнем. Мэтт даже не успел спрятать пистолет…

* * *

— Полагаю, сэр, по-хорошему ничего уже не может быть решено…

Хадиджа не пришла в школу. И на следующий день. И через день. И через еще один день. А еще через день — пришел человек из посольства и сказал, что надо срочно поговорить.

Посол раскурил дурную, турецкую сигарету. Он их курил, когда было дурное настроение. Дурной табак — к дурному настроению.

Человек был начальником станции MI-5. Но Мэтт этого не знал — он ничем не был похож на барона Колтрейна. Скорее он был похож на врача, который ставит клизмы.

— Гилани подал официальную жалобу?

— Нет, но вы же знаете, как это делается. Слухи уже идут и слухи нехорошие. Он просто вынужден будет действовать, если хочет сохранить лицо. В противном случае — от него отвернется все его племя и он, скорее всего, будет убит.