Читать книгу - "Бремя стагнатора - Сергей Чекмаев"

Трактирщик принес настой, расставил перед гостями. Полная кружка досталась и молчаливому угрюмцу. Он благодарно кивнул, но не сказал ни слова.

– Ну, – гуртовщик поднял кружку, – выпьем, чтобы войны все-таки не было!

– Правильно!

– Чтобы там бледнозадые не учинили, это нас не касается.

– Нет! – прозвучал вдруг незнакомый голос. – Касается!

Странный гость обвел всех взглядом. Людей за столом поразили его глаза – неподвижные и безжизненные, как оазис в пустыне после долгой засухи.

Гуртовщик хотел было возмутиться: нечего, мол, обрывать хороший тост, но остановившийся взгляд недавнего молчуна заставил его прикусить язык.

– Меня зовут Кодинаро. Я жил в том городе, на который напали бледнозадые. Еще два дня назад я… – он поперхнулся, мотнул головой и замолчал. Приложился к кружке, судорожно глотнул несколько раз.

Пока он пил, собеседники молчали. Никто из них не знал, что говорить.

– Еще два дня назад, – хрипло повторил Кодинаро, – у меня было все: дом, семья, друзья. Теперь кузни, где я работал, лежат в развалинах, дом сгорел, а друзья погибли…

Он снова замолчал.

– А семья? – не выдержал молодой погонщик. – Что случилось с ними?

– Их больше нет… никого нет.

Постепенно им удалось его разговорить. После нескольких кружек и десятка неуклюжих, но все-таки сказанных от чистого сердца сочувственных слов Кодинаро немного пришел в себя. Сбивчиво, перескакивая с одного на другое, он рассказал, что произошло в городе. От его слов холодело внутри, немели пальцы, а в груди загоралась чистая, ничем не замутненная ненависть.

– …у меня были соседи – мой друг Нивазуми, его жена и двое ребятишек, старшая дочь и мальчик, совсем кроха. Нивазуми служил в артиллерии и погиб в первые же мгновения атаки на метательной площадке. Там полегли все до единого… – Он стиснул кружку с такой силой, что, казалось, ручка вот-вот треснет. – Сломив нашу оборону, корабли бледнозадых стали бить по городу. Окрестные дома уже горели, когда на улице появился десантный отряд. Жена друга не знала, что с ним, и ждала до самого конца, надеясь, что муж вернется и тогда можно будет спастись всем вместе. Когда у дома занялась крыша, она подхватила на руки девочку и выскочила на улицу. Там ее и встретили. Пиками.

Молодой погонщик сглотнул.

– Солмаонцы убили ее прямо на пороге дома. Девочка сумела вырваться и побежала прочь, но недалеко: ее достали из самострелов. А младенец еще долго кричал внутри, пока не рухнула прогоревшая крыша.

Люди выскакивали из пылающих домов, ослепшие от боли и дыма. Их рубили палашами. Всех без разбору. Мальчишку, подносчика из кузней, зачем-то протащили через весь город и только потом прирезали – наверное, глумились над его страхом.

Сначала Кодинаро рассказывал с трудом. Он спотыкался на каждой фразе, вздрагивал, с силой втягивал в себя воздух. Но потом словно сжал себя в кулак. Отключил все эмоции и заговорил ровно и спокойно, как Беспристрастный Свидетель. И это оказалось для слушателей намного страшнее. Они бы поняли, если бы рассказчик, в конце концов, завыл, обхватив голову руками, или разрыдался, не в силах терпеть в себе боль пережитого. Но чтобы так…

Когда о невероятных, немыслимых вещах говорят размеренным голосом, они доходят до самого сердца. Панцирь, которым человек окружает свой разум, стараясь защититься от жуткой и жестокой правды, трещит по всем швам.

Да, те, кто видел такое, сходят с ума. Некоторым удается сохранить рассудок, но внутри они выжжены, как огарок свечи, как сгоревшее до углей полено.

Кодинаро внешне выглядел вполне нормальным.

Только ни о чем другом, кроме мести он не мог и думать. К концу разговора ему удалось заразить своим настроением всех остальных.

– Вчера вы говорили о налогах и податях, – глухо промолвил он напоследок. – Так вот, слушайте, что я скажу. Я бы отдал последний медяк, лишь бы проучить этих бледнозадых. Но… у меня не осталось ничего, кроме вот этой накидки и моего скакуна.

– Значит, тебе нечем заплатить подати, и потому – все равно, а нам есть чем, – резонно заметил горшечник.

– У меня есть еще кое-что. Если императору понадобятся добровольцы – я пойду воевать.

– Так ты приехал, чтоб записаться в армию?

Кодинаро кивнул:

– Вчера подал прошение. Мне сказали ждать два дня. Завтра должен быть ответ.

С этими словами он кивнул собеседникам, поднялся и вышел, оставив на столе горсть истертых монет.

А следующей ночью трактир шумел, как никогда. Сегодня, в день празднования Памяти Четырнадцати Героев, лавки прямо-таки трещали под весом сотен посетителей, а столы – ломились от сбродившего просового настоя. Вкусом он, конечно, не ахти, зато дешев и в голову ударяет почти сразу. А что еще нужно рабочей бедноте с окраин и погонщикам торговых караванов?

– Эй, трактирщик! Еще по кружке на всех! – кричали со всех сторон. Подавальщицы сбились с ног, разнося подносы с настоем. А хозяин уже с трудом удерживал в памяти, сколько кружек выпили за каждым столом.

Громкие, веселые голоса одну за другой провозглашали здравицы. Сначала, как водится, в честь императора:

– Да продлится вечно его правление!

Потом за Героев, тех, что много лет назад грудью встретили нашествие самого Меткандра Проклинаемого. Гарнизон пограничного поста – четырнадцать бойцов – с рассвета до заката отражал все атаки отборных головорезов безжалостного завоевателя. Герои полегли все до единого, но задержали-таки продвижение врага почти на сутки. Пока солмаонцы ломали стойкость защитников границы, доблестная чжаньская кавалерия окружила вторгшиеся полки и после долгой сечи заставила их отступить.

Официальная легенда, правда, умалчивала, что на самом деле Меткандр неожиданными марш-бросками прорвал блокаду, изрядно потрепав окружившие его войска, и вышел из смертельной ловушки победителем. Да и вообще та война оказалась в целом неудачной для Соцветия – грозный солмаонский император захватил плодородное устье Хиарамы. Вернуть его удалось только семьдесят лет спустя.

Но… кому нужна правда, если она горька? В проигранной войне нашелся один доблестный эпизод, который и стал праздником Памяти Четырнадцати Героев. Имена их давно забылись, но торжества в их честь расцвечивают дома и улицы Чжандоу красными и белыми лентами – цвета крови и незапятнанной чести.

Трактир тоже постарался не отстать. Его главным достоинством, конечно, оставалось дешевое пойло, но хозяин еще утром распорядился натянуть цветастые полотнища на закопченные балки под потолком. К концу дня белая ткань, и так не слишком чистая, запачкалась окончательно и превратилась в серую. Впрочем, и красная выглядела не лучше.

Но посетители почти не смотрели наверх. Здравицы не прекращались и кружки опрокидывались одна за одной. Просовый настой делал свое дело – глаза у людей разгорались, разговоры звучали все громче, кое-где уже цепляли друг друга за грудки.