Читать книгу - "Стража - Алексей Гришин"

достаточно взрослый, чтобы знать историю, как бы искаженно ее не преподносили в ваших школах, так что я не стану углубляться в детали. Скажу лишь, что с началом «холодной войны» политики и правители, а вовсе не народы, решают судьбу мира. Солдаты, такие как ты и я, вынуждены считаться с этим и искать свое место. Если я не в силах изменить мир, я должен поступать так, как велит мне долг и сердце. Война – это сосредоточие зла, но мы с тобой лишь пешки на этой войне.

– Я не согласен! – Рейн энергично помотал головой, – Сейчас именно от нас зависит судьба мира. Ваше решение может определить весь дальнейший ход истории. Я еще раз прошу – сложите оружие. Продолжение борьбы и стремление любой ценой выполнить задание для вас бессмысленны.

– Я не боюсь смерти, – ответил Григорьев, – И мои люди пойдут за мной хоть в ад. Ты хорошо и правильно говорил, Рейнхарт. Но ты не прав в том, что наши действия не имеют смысла. Мы выполним наш долг, именно потому, что в этом смысл долга. Передо мной поставлена ясная и логичная задача, и я не могу просто взять и отказаться от нее без веских причин, из одного только человеколюбия. Если нас превратят в радиоактивный шлак на подходе к цели – что ж, так тому и быть. Но мы, по крайней мере, сделаем то, чего от нас ожидают, и погибнем с честью.

Рейн поразился, насколько речь русского командира была схожа со словами Мэй, перед тем, как ему пришлось вступить с ней в бой. Неужели и тут исход будет таким же? Он поспешно выложил свой последний и решающий козырь.

– Нет, gospodin polkovnik, – сказал Рейн, – Я не призываю вас нарушить долг перед теми, кто послал вас на смерть. Но хочу, чтобы вы знали – пока вы плыли через океан, повстанцы в России потерпели поражение! Те, кому вы служили, утратили власть и право вершить судьбы стран и народов, даже если допустить, что перед этим они ими обладали. Окончательный разгром мятежников и восстановление законной императорской власти вопрос нескольких дней. Вы теперь армия без страны. Не больше и не лучше, чем банда наемников!

Григорьев побледнел, хотя ни жестом, ни словом, не выдал охвативших его чувств. Значит, худшие опасения все-таки сбылись. Он не сомневался, что Рейн говорит правду. Обманывать и блефовать в подобной ситуации немыслимо, ведь Рейн должен быть твердо уверен, что его слова не опровергнут с негодованием или смехом, а у него не было и не могло быть такой уверенности. Рейн не мог знать, что Григорьев давно утратил связь с «Большой землей», и он не мог прочитать мысли полковника, в которых тот был близок к тому же выводу.

– Откуда у тебя такая информация, – собрав волю в кулак, твердо произнес полковник, – Почему я должен тебе верить?

– Так свяжитесь со своим командованием в России и спросите. Честно говоря, я удивлен, что от вас скрыли правду о происходящем в Империи.

– У нас пока нет связи, – признал полковник.

– И не будет, – отрезал Рейн.

Не давая полковнику опомниться и перехватить инициативу в этом допросе наоборот, Рейн продолжал бить по обнаруженному слабому месту.

– Как вы собираетесь объяснить своим людям, что они должны сражаться и погибать ни за что? Как вы убедите их выполнять приказы людей, которые больше не имеют никакого влияния и значения, кроме статуса изменников и мятежников? Или вы думаете утаить правду своих бойцов, подобно тому, как поступили с вами? Так я могу обратиться к ним напрямую…

– Они не поверят тебе, – Григорьев покачал головой.

– Они поверят вам. А вы верите мне. Теперь вы понимаете, что ваше положение безнадежно и продолжать боевые действия бессмысленно? Ни победить, ни погибнуть с честью вам не удастся. Но сложив оружие, вы сохраните и жизни своих солдат, и тысячи мирных жизней.

– Сложить оружие и сохранить жизнь? Чтобы провести последние дни этой жизни в ожидании казни? На наших руках кровь американцев…

– Я не могу обещать вам, что вы не понесете никакого наказания за вторжение и все то, что успели тут натворить, – сказал Рейн, – Но я обещаю, что с вами поступят как с военнопленными, а не преступниками. По крайней мере, ваши подчиненные могут надеяться на снисхождение.

– Мои люди – воины, – ответил Григорьев, – Я не хочу подвергать их бесчестью плена. Они сражались за то, во что верили. И не их вина, что все так обернулось. Я не стану приказывать им сложить оружие сейчас, без последнего боя.

– То есть… – сердце Рейна упало, – …вы отказываетесь? После всех моих слов и доводов? Даже осознавая, что…

– Я этого не говорил, – прервал Рейна Григорьев, – Я говорю о том, что могу отдать приказ сдаться только в том случае, если буду уверен в сохранении чести моих людей.

– Они храбрые и умелые воины, – сказал Рейн, – Разве мало того, что они не побоялись пересечь океан и выступить против армии могущественной страны. Они одержали ряд впечатляющих побед, не так ли?

– Верно, – кивнул Григорьев, – Но в этих победах не много чести. Силы были не равны. Мы, обладая могучими Титанами, столкнулись с деморализованными и недостаточно хорошо оснащенными регулярными войсками.

– Чего же вы хотите?

– Скажи мне, Рейнхарт, почему нас не попытались остановить, используя те боевые машины, в которых прибыл ты и твой товарищ? Стражи, если не ошибаюсь? Сколько Стражей у Соединенных Штатов?

– Два, – хрипло ответил Рейн.

– Еще два? – удивленно поднял бровь полковник.

– Всего два. Они перед вами.

– Но… я так понял, ты не военнослужащий армии США?

– Нет, – сказал Рейн, – И, тем не менее, если вы откажетесь принять мои условия, то мне… нам придется встать у вас на пути.

Полковник Григорьев сам удивился, почему в этот момент у него не возникло желание рассмеяться. Что-то было в словах Рейна, нечто, заставившее Григорьева ответить без тени улыбки:

– Ты либо самый неустрашимый и благородный молодой человек, которого мне доводилось видеть, либо просто