Читать книгу - "Особый отдел и тринадцатый опыт - Николай Чадович"

Вот и сейчас в крайнем справа окне зажёгся верхний свет, зазвучала музыка и зазвенела посуда.

– В четвёртой квартирке гуляют, – констатировал Кондаков. – Наверное, и гости туда заявились, чтоб им пусто было.

– Интересное дело, – сказал Цимбаларь, изо всех сил боровшийся с коварными поползновениями сна. – Ведь пьют, что называется, беспробудно, но за всё время ни единого пожара.

– Гореть нечему, – ответил Кондаков, считавшийся экспертом в этом вопросе. – Водку выжирают до капли, сигареты скуривают до фильтра, газа нет, одной коробкой спичек пользуются сразу шесть семейств. Тут и захочешь, а не подожжёшь… Кстати, как там наш клиент поживает? Что-то тихо у него.

– Света нет. – Цимбаларь вновь прибег к помощи оптики. – Спит, наверное… Хотя как можно спать на пороге такого богатства! Не понимаю. Другой бы на его месте всю ночь маялся в сладких мечтах.

– Выпил, вот и спит, – вздохнул Кондаков. – А нам здесь страдать до самого утра.

– Ничего, завтра мы своё наверстаем, – заверил его Цимбаларь. – А сейчас я, пожалуй, сделаю кружок возле дома, разомну ноги.

Где-то в четвёртом часу утра Цимбаларь всё-таки задремал.

Во сне он стал таким же маленьким, как Ваня, и за это почему-то был произведён в генералы. Всё бы ничего, но командовать ему пришлось великанами, ленивыми и нерадивыми, так и норовившими увильнуть от службы. Доставалось им за это, конечно, по полной программе, а поскольку сон был фантастическим, такими же являлись и наказания. Великанов секли якорными цепями, травили дикими зверями, подвешивали на башенных кранах за мужское достоинство.

И вот однажды, сговорившись, они решили затоптать сурового и придирчивого генерала-лилипута. Тем более что и случай представился подходящий: строевой смотр на армейском плацу, где достать ненавистного карлика было проще простого. И вот во время заключительного марша над Цимбаларем навис вдруг огромный, застилающий всё небо сапог… Чем эта драма закончилась, он так и не узнал – со стороны Кондакова последовал резкий толчок в плечо:

– Смотри, смотри! Уходят! Не дай бог, беда случилась…

Окно комнатушки, которую занимал Желваков, было распахнуто настежь. Из него поочередно выскочили двое – по виду те самые, кто незадолго до полуночи явился сюда с водкой, – и, пригибаясь, побежали в сторону Запорожской улицы, которая выводила к саду «Спартак» и к Неве.

Ещё не продрав глаз, Цимбаларь выпалил:

– Давай, Пётр Фомич, за ними, а я в дом… Только не упусти гадов.

По сравнению с улицей в комнате было темно, и Цимбаларь не сразу разглядел Желвакова, стоявшего в углу возле печки.

Впрочем, ему это только показалось – на самом деле несостоявшийся миллионер, одетый лишь в пёстрые сатиновые трусы, висел в петле, свободный конец которой был привязан к печной вьюшке. Большие пальцы его ступней, вытянутых, как у танцовщика, вздумавшего встать на пуанты, не доставали до пола каких-нибудь трёх-четырёх сантиметров. Рядом валялась толстая книга, прежде служившая висельнику опорой.

Прочная капроновая веревка не поддавалась ножу, и пришлось целиком выдирать вьюшку.

Подхватив безжизненное тело, Цимбаларь уложил его прямо на пол и, не опасаясь убийц, которые были уже далече, включил свет.

В комнате царил относительный порядок, и только печка была перепачкана кровью. В другом углу находился тайник, о чём свидетельствовали снятые половицы и разбросанные рядом бумаги.

Дыхание Желвакова не прослушивалось, однако сердце билось, вернее, отсчитывало последние удары. У него отсутствовало правое ухо, а на шее не осталось живого места, но умирал Желваков от какой-то совсем другой причины, что подтверждала и кровь, пузырившаяся на губах.

Цимбаларь перевернул его на бок и под левой лопаткой увидел свежую колотую рану, извергавшую кровавые пузыри при каждом сокращении сердца.

Картина преступления окончательно прояснилась. Некоторое время Желвакова допрашивали, поставив в такую позу, что он мог только еле слышно хрипеть, балансируя на кончиках пальцев. Хотя это и звучало дурным каламбуром, но язык ему развязала ампутация уха. Выведав все интересующие их сведения, преступники пырнули Желвакова ножом и оставили болтаться на печной вьюшке.

Под рукой у Цимбаларя не имелось никаких медикаментов, даже нашатыря, а фляжку с водкой, которая очень бы пригодилась сейчас, он опорожнил во время прогулок вокруг барака. Тем не менее за жизнь Желвакова надо было бороться – не ради самой жизни, пропащей и никудышной, а для того, чтобы задать напоследок несколько весьма актуальных вопросов.

Утерев окровавленные губы Желвакова рукавом, Цимбаларь принялся делать ему искусственное дыхание по системе «рот в рот», раз за разом как бы целуя человека, к которому по законам преступного мира, кое в чём признаваемым и операми, даже прикоснуться было зазорно.

Драгоценное время утекало быстрее, чем вода из решета. Губы и язык Цимбаларя уже саднило, словно бы он облизал все асфальтовые дорожки в соседнем сквере, а в глазах темнело, как у висельника. Когда сил и терпения осталось максимум на пару выдохов, Желваков глухо застонал, закашлял и открыл глаза, жизнь в которых почти уже и не теплилась.

Воспрянувший духом Цимбаларь заорал ему в уцелевшее ухо:

– Я спасу тебя! Только скажи, кто прислал этих людей?

Губы умирающего разомкнулись и издали какой-то булькающий звук, но уловить его смысл было невозможно.

– Громче! – потребовал Цимбаларь. – Ты сказал им про чемодан?

– Да, – давясь легочной кровью, прошептал Желваков.

Последний вопрос был самым важным, конечно, при условии, что на него существовал вразумительный ответ.

– Кто устроил взрывы?

– Фи-ли-и-п-п… – Судя по всему, на большее Желваков был уже не способен.

Тело его резко изогнулось дугой, столь же резко вытянулось в струнку, и на этом агония, столь же короткая, как и сама жизнь, закончилась.

Цимбаларь не знал, следует ли закрывать глаза человеку, не совершившему на своем веку ни одного доброго поступка, но в конце концов решил, что сам факт мученической смерти естественным образом списал все земные грехи. Неловко перекрестившись, он приступил к этому богоугодному делу, однако и здесь сразу не заладилось – если правое веко закрылось покорно, то левое никак не поддавалось. Пришлось положить сверху полновесный металлический рубль.

Как ни странно, благодаря этому мертвец сразу приобрёл некоторое благообразие – ведь недаром говорят, что монокли красят даже подлецов.

Кондаков вернулся минут через сорок, и на него было жалко смотреть. Легендарный афинский воин, доставивший в родной город весть о победе на Марафонском поле, и то, наверное, выглядел получше.

Оказалось, что он бежал за преступниками до самого Обуховского проспекта, а потом и до автобусного кольца на Рабфаковской улице, где те сели в голубую «Тойоту» с замазанными грязью номерами.