Читать книгу - "Плутония - Владимир Обручев"

– Ну, что же дальше? – спросил Громеко, когда последние беглецы скрылись в кустах. – Ждать еще нападения или они больше не посмеют?

– Я думаю, с них достаточно, – заметил Иголкин. – На всякий случай зайдем в юрту, чтобы дротик какой-нибудь шальной девчонки не попал в нас.

Предосторожность эта оказалась излишней. Женщины с воем удалялись все дальше, и скоро все затихло. Собаки перестали лаять, устремились к упавшей девушке и жадно лизали теплую кровь, лившуюся из раны. Иголкин, а вслед за ним и другие побежали туда же, чтобы отогнать одичавших собак.

Осмотрев упавшую, путешественники увидели, что рана только одна – на правой ляжке, но кровь льется сильно.

– Странно, мелкая дробь не могла сделать такую рану, – заметил Папочкин.

– Кто-нибудь из нас по ошибке выстрелил из ствола, заряженного пулей.

– Это я целился в нее! – заявил Каштанов.

– Бедняжка жива, – сказал Громеко, исследовав лежавшую, – она только лишилась сознания от испуга и боли. Пуля прошла через мягкую часть ноги, не задев кость, но здорово разорвала ей мускулы.

– Что же мы будем делать с ней? Остальные ведь убежали.

– Придется взять ее с собой как пленницу. А когда поправится, отпустим на волю.

– Отпускать?! – возмутился Папочкин. – Ни в коем случае! Мы ее доставим на «Полярную звезду» как великолепный экземпляр первобытного человека, близкого к обезьянам. Какой это будет клад для антропологов!

Громеко сходил в юрту за перевязочными материалами, остановил кровь, забинтовал рану. Во время этой операции девушка открыла глаза и, увидя себя окруженной колдунами, вся затряслась от страха.

Она была невысокого роста, но стройная, еще не обладавшая ни массивными формами, ни крепкой мускулатурой, как взрослые женщины. Тело ее сзади было покрыто короткими, но довольно густыми черными волосами. На лице, ладонях и подошвах волос не было. Голова была покрыта недлинными, слегка волнистыми волосами. Форма ступни являлась как бы промежуточной между человеческой и обезьяньей с сильно развитыми пальцами и далеко отстоявшим от остальных большим пальцем.

Рассмотрев лицо девушки, Боровой воскликнул:

– Да ведь это Кату, моя приятельница!

– Вы разве отличали их друг от друга? – спросил Каштанов. – Насколько я мог заметить, они все похожи одна на другую.

– Это только на первый взгляд, а если присмотреться, разница есть. И мы многих знали по именам, особенно подростков и детей. Кату мне часто приносила мясо, корешки и вообще лакомые, по ее мнению, кусочки, выказывая этим свое расположение.

– Поэтому-то она и осмелилась пустить дротик в одного из похитителей ее милого! – засмеялся Макшеев.

– Да, на четыре сантиметра левее – и я остался бы без глаза, – заявил Каштанов.

После перевязки Кату хотели перенести в юрту, но она стала рваться из рук и выть, выкрикивая что-то. Иголкин разобрал, что она просит оставить ее умереть на месте, а не уносить для съедения в шалаше.

– Почему для съедения? – удивился Громеко. – Разве они людоеды?

– Да, убитых или тяжело раненных на охоте или в драке они преспокойно съедают.

– Так вы ее успокойте, скажите, что мы ее не съедим, а положим в шалаше спать. А когда она поправится, отпустим к своим.

Иголкин с трудом убедил девушку, а Боровой взял ее руку, после чего она успокоилась и позволила себя унести. В юрте Кату положили на постель, она вскоре уснула, не выпуская руки Борового.

Так как время, назначенное на ночлег, уже кончалось, начали собираться в путь; развели огонь, поставили чайники, стали завтракать. Иголкин, выходивший из юрты набивать чайники снегом, заметил, что по опушке леса бродят еще собаки, очевидно прибежавшие с людьми и отставшие теперь от них. Может быть, вид юрты напомнил им о той вкусной юколе, которой их когда-то кормили, и они стали вспоминать своих прежних хозяев. На свист матроса собралось еще двенадцать собак, так что, считая Генерала и первых пять примкнувших к путешественникам, можно было с грехом пополам запрячь все три нарты.

– Чем же мы будем кормить их? – спросил Иголкин. – Ведь удержать их при юрте и приручить можно только кормом.

– У нас было взято провизии на месяц, – сказал Громеко. – Дней через семь-восемь мы доберемся до холма. Следовательно, есть запас ветчины, который можно уделять им.

– Много давать им не нужно! – прибавил Боровой. – Они побегут порожняком вслед за нами, в расчете на обед и ужин.

Собакам после завтрака уделили обрезки, кости и по кусочку мяса, а затем стали укладываться. На одну нарту с войлоком и жердями юрты положили Кату, а на другую – все остальное. Снег позволил уже пользоваться лыжами, так что, несмотря на увеличившийся груз, можно было двигаться быстрее, чем накануне. Когда поезд тронулся и Кату увидела, что ее увозят не в ту сторону, где находилось стойбище ее орды, а в противоположную, она вскрикнула, соскочила с нарты и бросилась бежать, но, сделав несколько шагов, упала. Когда ее окружили и хотели поднять на нарту, она начала сопротивляться, дралась кулаками и пыталась укусить.

Из объяснений Иголкина она, по-видимому, поняла, что ее отвезут назад к стойбищу и там отпустят, а между тем колдуны хотели увезти ее с собой к большим льдам. Пришлось связать ей руки и привязать к нарте, чтобы предотвратить новые попытки к побегу. Бедная Кату тряслась от страха и всхлипывала в полной уверенности, что ей не миновать съедения.

В этот день с обеда уже перешли на русло речки, где снег лежал менее толстым слоем и был уплотнен ветрами, так что нарты и лыжи зарывались меньше, чем на тропе в лесу. Поэтому движение шло достаточно быстро, и за день прошли опять пятьдесят километров.

На ночлеге караулили по очереди, но все было спокойно. Кату целый день отказывалась от пищи, и на ночлеге ее пришлось оставить связанной под надзором караульного. При виде блестящих ножей, которыми белые колдуны резали ветчину во время обеда и ужина, она вся дрожала и с ужасом глядела на движения рук, очевидно ожидая, что вот-вот настанет ее черед быть зарезанной.

Так продолжалось путешествие на север, и на восьмой день пути вышли в тундру, а к обеду достигли холма. Кату постепенно успокоилась за свою участь, привыкла к колдунам и начала принимать сырую пищу. Есть что-нибудь вареное или жареное она с отвращением отказывалась. На третий день пути ей развязали руки, а на пятый – и ноги, когда она обещала, что не убежит.