Читать книгу - "Шаг за грань - Олег Верещагин"

Закрутило, понесло

перекати-поле.

То ль случайно, то ль назло —

по недоброй воле.

Веселись, гуляй, чудак!

А в нашем доме все не так:

Скучно в доме нашем —

Не поем, не пляшем…[23]

– Коль, ну давай уж что-нибудь повеселей! – окликнул его кто-то.

Колька покладисто кивнул:

В наших душах вольны,

Кто в неволе прожил

И кто света не видел в глаза —

Всем смертельно больным

Беспокойством души

Посвящается эта гроза, —

прочел он и пробежался по струнам пальцами:

Напрочь расколота громом скрижаль,

И не прочесть письмена.

Небо набросило черную шаль —

Траур на все времена

В память о каждом, кто песню свою

Нес через тяжкий искус.

Горек запев, и пока я пою,

Молнией бьется мой пульс…

Он тряхнул головой, лихо выкрикнул:

– Э-эййй!..

Вера моя – воля,

Лики озер – мои образа,

Певчие – ветры в поле,

Сила моя – гроза!

Аркашка Ильин, дежуривший сегодня по блоку, подошел, подсел к Олегу:

– Новости, – сказал он, уронив щеку на локоть. – Три.

– Давай, – Олег потер живот. – Не знаешь, кстати, что на ужин?

– Знаю, – Аркашка осклабился. – Местный рис с тушенкой, чай – тоже местный – плюс пресные галеты.

– Да уж, – выразительно сказал Олег. – Ну, что там у тебя?

– У девчонок в блоке одна повесилась.

– Что?! – Олег подскочил.

Аркашка покачал головой:

– Не прыгай. Она под двоих охранников подставлялась.

– Не мож… – Олег мотнул головой. – Не дворянка?

– Нет, конечно. За разные там вкусности. Младшие заметили, уже давно, сказали сразу. Как иначе?.. Надюшка ничего нам не велела говорить, сама сперва все проверила досконально, проследила. Ну и сегодня эту… в общем, дежурной оставили. Когда все ушли, девчонки – ну, там, больные – ей приказали повеситься. И все.

– Ясно… – Олег перевел дыхание, поморщился.

Не верилось в такое. Но Надюха Коломыйцева была хладнокровней и бесстрастней любого парня и свой блок держала железной хваткой… За то время, пока существовал этот лагерь, двое мальчишек, ирландец и серб, погибли, попытавшись бежать – наудачу, просто от бушевавшей оскорбленной гордости. То, что от них осталось после встречи с раб-гончими, сторки притащили на плац и привязали к столбам. Останки висели там, пока не разложились почти полностью… Это было еще при прежнем начальнике лагеря; мальчишки, прежде чем погибнуть, насмерть искалечили одного из слэйверов, любимца сторка. А через пять дней вездеход начальника свалился с обрушившейся дамбы и утонул в грязи вместе с ним самим и водителем.

Олег поморщился и вспомнил страх и сменившую его боль, которую он принял почти с облегчением – терпеть ее было трудней, чем страх. Пытали, заставляя дать согласие на работы на заводах, его и еще троих ребят – русского и двух англосаксов. А потом привели двух младших девочек и стали бить их током. Все четверо мальчишек, молча терпевшие пытки почти три часа – только временами, когда боль становилась невыносимой, разговаривавшие друг с другом о погоде и видах на победу Земли ровными спокойными голосами, – начали кричать именно тогда, и начальник лагеря, слушая их крики, понял, что согласия не добьется… Нет, эти мысли – долой.

Кроме тех двух парней погиб – точнее, повесился – еще один, из младших. К сторкам он какими-то извилистыми путями попал от джаго. Его пытались вернуть к нормальной жизни, но восьмилетний мальчик, казалось, не понимал даже, на каком языке с ним говорят. Может быть, со временем удалось бы его вывести из этого ужасного состояния, на шестой день в лагере он даже начал разговаривать и осмысленно действовать… но, очевидно, вместе с этим к нему полностью вернулась и память. Обрадованные тем, что Женьчик (так называли его девчонки, самоотверженно с ним возившиеся), приходит в себя, ребята ослабили контроль, и мальчик повесился за бараком на какой-то веревке, нацарапав на бетоне у стены очень взрослое и жуткое: ЖИТЬ НЕ МОГУ.

Ставить удавившуюся сегодня тварь в один ряд с теми тремя погибшими не хотелось, и Олег жестко подвел итог:

– Так, с этой блядью все. А вторая новость?

– Новенького приволокли. Больше пока ничего не знаю – ни кто, ни откуда. Он сейчас на передержке. И еще две девчонки, маленькие, с ним – кажется, сестры… И третья новость: прибыл сменщик нашему Дядюшке.

– Так, – Олег сел, махнул рукой Борьке, который закончил мыться и выходил из душа. – И?

– Заходил сюда. Моложе. Глаза были, как будто на ежа сел… – Ильин хихикнул, подвинулся, уступая место Борьке. – По-моему, вообще нормальный дядька, но с гонором отчетливо.

– Боевой офицер? – спросил Борька, упираясь ногами в кровать напротив и сладко потягиваясь. Несмотря на последний год тяжелой жизни, Борис подрос, окреп, глаза его стали жесткими, и с дворянами он вел себя, как равный, потому что был им. Впрочем, и кое-кто из других мальчишек-недворян незаметно преодолел эту границу.

Ильин кивнул:

– Угу, явно. Но без тараканов.

– Пусть живет, – разрешил Олег, и все трое мальчишек рассмеялись. – Кооооль! Хватит бренчать, ты помнишь, что вам еще сегодня к младшим идти, спектакль устраивать? Сегодня же восьмое ноября![24]

– А то же ж, – отозвался Колька, мигнул кому-то, и как по волшебству у края стола выскочила самодельная кукла в форме «витязя» времен Серых Войн, важно раскланялась и представилась: – Здравствуйте, детишки, девчонки и мальчишки! Хоть путь на Арк-Сейор далек, я заглянул на огонек. Ну-ка, бросьте, а ну – не скучайте, в ладоши бейте, меня привечайте!

Куклу никто не держал в руках. К ней не вели ниточки. Ее не подпирали палочки.

Она двигалась сама.