Читать книгу - "Спасти СССР. Адаптация - Михаил Королюк"

- Ох... - начал я, но тут же запнулся, припомнив Мелкую, и подавился остатком фразы. Безнадежно махнул рукой, - ладно, тогда давай мне учебники.

И я бесцеремонно распотрошил ее портфель, перекладывая тяжелые книги себе. Тома крутилась вокруг, пытаясь скрыть происходящее от окружающих. Получалось не очень.

- Привыкай, - улыбнулся, отдавая ей почти невесомый портфель.

Тома вцепилась в него как в спасательный круг, со вздохом облегчения, и мы двинулись на свежий воздух.

Я с благодушием покосился на девушку, что вышагивала слева от меня и подумал, что, в общем-то, жизнь налаживается. Запланированный объем для Андропова на каникулах отработан. Да, на когтях, с зубным скрежетом, через «не могу», но вытянул. И, похоже, после того прокола у метро до меня не дотянулись - сколько я не проверялся на улицах и в проходных дворах, никакого наблюдения не обнаружил. Не смогли. Повезло. Еще побегаем...

А в перерывах между писаниной я успел разобраться с группами симметрии и пэ-адическими числами, и стал еще свободнее, ибо математика освобождает. Восприятие физического мира может быть искажено, восприятие математических истин - никогда. В этом математическое знание отлично от любого иного - оно объективно, вечно и незыблемо. Пройдут миллиарды лет, но и на другом конце Вселенной, даже в центре черной дыры, эти абстрактные объекты и их свойства будет нести все тот же смысл, что и сейчас.

Но не это сейчас грело мне душу, не это. Нафиг все - Томка мне рада! Это вам не то треклятое первое сентября! Хоть людная школа и не лучшее место для первой после двухнедельной разлуки встречи, но любимые глаза с первого взгляда в упор сумели поведать о многом. Там, сквозь разноцветную зелень, просвечивала и тонкая горчинка прошедшей разлуки, и настоянная терпкость ожиданий, и, конечно, сладкая радость от, увы, лишь сдержанной встречи.

Мы завернули за угол школы.

- И как тебе режиссер? - спросила Томка, и я заприметил в глубине ее глаз веселую хитринку.

- Тухлая посредственность, - отбрил безапелляционно, - да и какой он режиссер? Студент с режиссуры. Наверное, с института культуры, - и мстительно добавил, - целевик, похоже.

- По-моему, ты его недолюбливаешь, - хихикнула она довольно, и я поморщился.

Ну да, а то я не видел, как его наглые, чуть на выкате зенки останавливались на ней! А это многозначительно-маслянистое: «некоторые роли мы будем отрабатывать в индивидуальном порядке»?

Так не пойдет.

- Халтура, - отрезал я, - ничего нам с таким сценарием и таким режиссером не светит на том конкурсе. Может, оно и к лучшему.

- А куда ты на пятом уроке пропал? - внезапно поинтересовалась Тома, направляя разговор в новое русло.

- Да... - протянул я, формулируя, - решал одну проблему. Не свою.

- А чью? - Тома не сводила с меня заинтересованных глаз. - Мне из Пашки только междометия удалось выжать.

- Молодец какой! - искренне восхитился я.

- Не, ну правда? - она слегка подтолкнула меня локтем в бок.

- Да мелкой тезки твоей, - я с огорчением махнул рукой. - Мама у нее умирает. Все плохо. Вот совсем плохо.

- Ох... - выдохнула Тома, и над переносицей у нее нарисовалась складочка.

Она над чем-то глубоко задумалась, и молчала, глядя себе под ноги, целый квартал. Уже на подходе к переходу опять повернулась и спросила, испытующе глядя:

- Но чем ты-то тут можешь помочь?

- Только попытаться утешить, - сказал я и протяжно вздохнул, - больше, увы, ничем.

Томка отвернулась к приближающимся слева машинам, но я успел заметить, как она озабоченно прикусила уголок губы.

«Забавная привычка», - усмехнулся я про себя и проводил глазами новенький трехдверный троллейбус. Он промчался мимо, торопясь на зеленый, и из-под рогов у него искрило.

- Пошли, - скомандовал я и на всякий случай прихватил Тому за рукав.

- Но почему именно ты? - спросила она ровным голосом.

- Потому что могу? - предположил я мягко.

Через несколько шагов Тома пришла к какому-то выводу - я понял это, когда она чуть заметно кивнула своей мысли и, слегка порозовев, посмотрела на меня с неясным вызовом.

Прошли еще пару метров, и я скосил глаза на памятный по новогодней ночи сугроб: снега последние дни не было, и отпечаток моего тела сохранил почти первозданную четкость. Теперь он как магнит притягивая мой взгляд каждый раз, когда я иду мимо, и мои губы растягивает двусмысленная ухмылка, а в уме проступают контуры безумных авантюр.

- Ты чего?! - воскликнула Тома преувеличенно-испуганно, - ты чего так лыбишься, словно... Словно Серый Волк?!

- А вот почувствуй себя в гостях у сказки, - мурлыкнул я, поплотнее прижимая ее руку к себе, - девочка, где твои пирожки?

- Да какие пирожки! Мне теперь с тобой в подъезд страшно будет заходить. А ведь хотела, - она на миг запнулась, но потом решительно продолжила, - хотела пригласить на обед... Бабушка блинчики с фаршем сделала и разрешила привести «своего проглота». И как ты к ней подход нашел?

Я пылко пообещал:

- Я буду преисполнен благочестия! Пошли быстрее, что-то я твоему Ваське не очень-то и доверяю. Он из бабушки веревки вьет. Сожрет ведь, как есть, весь фарш выест, - и я потянул входную дверь на себя, пропуская повеселевшую Тому вперед.

Мы поднялись до предпоследней площадки, и тут Томины шаги стали как-то особо неторопливы. Вызывающе неторопливы. Или... Призывающе?

Я заглянул в зеленые глаза - там, за приопущенными вниз густыми ресницами резвился подзадоривающий огонек. Ну, так я всегда готов!

Освободил руку от портфеля, и притянул ее послушную к себе. Неверный свет раннего вечера уже потерял алую дерзость и теперь окутывал нас зыбкими преходящими тенями.

- Одной картины я желал быть вечно зритель... - прошептал мечтательно, любуясь милым лицом, и провел, почти не касаясь, пальцем по скуле, щеке, подбородку. А затем приник к Томе губами. Колени мои быстро ослабели. Я привалился спиной к стене, Томка прильнула ко мне... Было очень хорошо.

Она целовалась неумело, отрываясь, чтобы торопливо напиться воздуха, но трогательно, нежно и очень искренне.

Я же словно сразу нырнул на предельную глубину, где и оглох, и ослеп, и стал задыхаться, но вместо испуга перед бездной меня переполнило счастье. Мельком подумалось, что от поцелуев, быть может, умирают: сердце колотило в ребра так, словно намерилось проломить их изнутри. Потом мысли и вовсе ушли прочь, а перед закрытыми глазами взошел неяркий рябящий свет - так видится бронзовый диск солнца из-под толщи морской воды.

Мы впали в сладкое безвременье, и океан упоительной нежности мягко покачивал нас в своих ладонях.

Я пришел в себя, когда Томка чуть подалась назад.