Читать книгу - "Дохлый таксидермист - Мария Самтенко"

он только плакал, хватая Петрова за руки, и никак не мог успокоиться. А холодная непробиваемая Штайнберг смотрела на них, распахнув глаза, и почти не сопротивлялась, когда я взял ее за локоть и отконвоировал в коридор.

Это был прекрасный, совершенно великолепный результат.

Я даже подумал, что не зря потратил столько времени и сил на организацию этой сцены. Это ведь было не так-то просто. Сначала я уговаривал главврача «Кремлевки» перевести Петрова в палату с большой стеклянной вставкой на двери. Потом убеждал врача заменить стекло на одностороннее – для этого пришлось привлекать Дзержинского. Тот торопился на совещание и не стал разбираться, просто велел дать бедолаге трубку и сухо спросил, что легче, поменять стекло или главврача. Тут даже мне стало неловко. Немного.

Зато результат превзошел все ожидания!

Когда я планировал показать мадам завканц, как Ильф оплакивает бедного, отравленного цианидом Петрова в стиле «Гектор оплакивает Андромаху» (или наоборот), я не рассчитывал, что тот в самом деле будет над ним рыдать. Вчера журналист вел себя очень сдержанно, вот и сегодня, я думал, он просто посидит у постели больного друга и почитает ему вслух.

Для лучшего эффекта Петрову пришлось запретить шевелиться и разговаривать. После отравления цианидом он стал внимательнее относиться к моим инструкциям, так что лежал неподвижно и не отвечал даже на прямые вопросы соавтора. Правда, потом все же не выдержал и стал утешать его. Но все равно вышло неплохо. Вон, даже Штайнберг с ее самообладанием сушеной селедки прониклась.

– Зря, конечно, он разговаривает, – сказал я, когда мы отошли от палаты.

– Кто?.. – хмуро спросила Штайнберг.

– Петров. Там же ушиб гортани, отек. Ему пока нельзя говорить, врачи запретили.

Завканц скептически покосилась на меня и спросила, неужели я и вправду притащил ее в больницу потому, что рассчитываю, что ее замучает совесть из-за бедняги Петрова.

Я улыбнулся в усы. Направление было верным, но я не был настолько наивен, чтобы считать, что смогу зацепить ее жалостью к умирающему. Не с ее работой, конечно же.

– Хотите, я процитирую вашу любимую шестую статью УПК СССР? «Показания сотрудников Министерства Смерти, Министерства Жизни и Министерства Соответствия по обстоятельствам, ставшим известными во время исполнения ими своих должностных обязанностей, не могут быть положены в основу обвинения или иным образом использоваться в материалах уголовного дела».

– А что тогда?

– Хотел, чтобы вы задумались о своем служебном соответствии. Это же вы втянули Евгения Петровича в это дело. Если бы вы не нарушали свои регламенты, за ним бы никто не охотился. Его уже трижды пытались убить, и все из-за вашей некомпетентности. Когда Илья Арнольдович спросит, чем им помешал Петров, который за всю жизнь никому не причинил вреда, я скажу, это из-за вас.

На самом деле, я не был так уверен насчет вреда. В конце концов, Петров успел и повоевать, и поработать в уголовном розыске. Но он все равно был хорошим человеком, а не каким-то моральным уродом, заслуживающим мучительной смерти.

– Я не собираюсь слушать эти абсурдные претензии! – заявила завканц.

Она недовольно отвернулась, собираясь покинуть это негостеприимную больницу. Только ближайшую лестницу я закрыл, и вторую тоже, оставив одну пожарную (еще полчаса споров с главврачом!), поэтому Штайнберг все равно пришлось бы еще раз пройти мимо меня.

На самом деле я исходил из того, что завканц в принципе согласилась приехать в больницу только потому, что сама хотела помочь. Ни за что не поверю, что она не заподозрила неладное, когда ей позвонил несчастный главврач и устало попросил заглянуть на дополнительное обследование.

– Давайте не будем тратить время на дурацкие споры, – сказал я. – Вы можете просто ответить на мои вопросы, без протокола. Вернетесь к себе с чистой совестью. Никто не умрет, и вам не придется объяснять Илье Ильфу, что он потерял единственного близкого человека из-за того, что вы нарушили инструкции. Когда заставили Петрова умирать два раза.

Я осторожно взглянул на дверь, надеясь, что Ильф не выберет этот момент для того, чтобы высунуть нос из палаты и сообщить нам с завканц, что у него кроме Петрова есть целых три брата, жена и дочка.

– Ваши манипуляции просто смешны, – заявила Штайнберг.

Но не ушла, а, наоборот, остановилась и сложила руки на груди.

Я усмехнулся в усы:

– Соглашайтесь. Я даже не буду просить вас нарисовать преступника, хотя это могло бы помочь.

– А толку, если я нарисую, – с досадой сказала завканц. – Он же был в маске. Каждый раз. Я даже не смогу его опознать.

– Зато вы можете описать обстановку на месте преступления и назвать примерное время смерти, – сказал я. – Товарищ главврач любезно согласился помочь следствию и предоставил мне помещение для беседы. Вы очень поможете мне. Пройдемте. Допустим, вы просто решили рассказать мне, как прошел день. Второе июля 1942 года.День, когда умер Евгений Петров.

***

Спустя два часа выпроводил Штайнберг из больницы, принес неискренние извинения главврачу и напоследок заглянул в палату к Петрову.

Соавторы мирно обсуждали Джойса – и тут же отвлеклись от беседы, чтобы сообщить, какого они мнения о моих методах.

– Товарищи, вы подумали, это все? – я улыбнулся в усы. – Нет, мы еще ботинки не нюхали. Илья Арнольдович, снимайте.

Ильф взглянул на меня с удивлением, а Евгений Петрович опустил голову на подушку и стал ворчать, что участвует во всех этих сомнительных операциях только потому, что я спас ему жизнь. И кого-кого, но Ильфа он не подозревает и не собирается.

– Давайте, не спорьте.

Ильф пожал плечами и сунул мне домашние тапочки. Я задумчиво посмотрел на его носки и попросил уличную обувь.

Петров лежал и веселился:

– А! Я же не успел рассказать! Ганс же теперь всех обнюхивает!..

Ильф попросил пояснений, и Евгений Петрович принялся рассказывать, что ботинки того, кто душил его у помойки, воняли формалином. В чем, в чем, а в этом Петров был абсолютно уверен, потому, что провел несколько незабываемых минут, пытаясь убрать чужую ногу со своей шеи, и все это время чувствовал едкий запах.

– Так что Ганс теперь всех так обнюхивает, душителя вычисляет. Человек пять уже. А еще у всех, вы представьте,