Читать книгу - "Сны разума - Олег Таругин"

И кто со мной говорит.

Учебное поле, на котором каждое лето советские инструкторы тренировали одних наших ближневосточных друзей воевать с другими нашими ближневосточными друзьями, нисколько не изменилось. Здоровенный участок перепаханной взрывами имитационных зарядов земли размером с парочку футбольных полей. Две линии окопов, проволочные заграждения, чуть дальше – полоса препятствий. Недосягаемая мечта окрестной пацанвы, к числу которой не относился сын начальника медицинской службы. Вотчина «товарища дяди капитана Фархата», ныне дослужившегося аж до целого подполковника полумертвой, увы, армии.

Поле чудес из детских воспоминаний будущего писателя-фантаста.

Очень и очень такое реальное поле чудес…

Отец стоял в нескольких метрах, рядом с капитаном Нуралиевым. В точности такой, каким я и запомнил его тем летом: простоволосый, без фуражки, в расстегнутой на три пуговицы летней офицерской рубашке навыпуск. Майорские погоны поблескивали под полуденным солнцем своей фальшивой латунной «позолотой». Рука с дымящейся «опалиной» была привычно отведена чуть в сторону, чтобы ненароком не пропалить форменные брюки с узким алым лампасом.

– Думаешь, все так просто, сынок? – Отец взглянул на меня так, как всегда и смотрел – с легкой, едва заметной и совсем не обидной иронией. – А мне вот кажется, ты все-таки ошибаешься. И все совсем не так просто.

Захотелось закричать. Или закрыть глаза, до боли зажмурившись. Такого я не ожидал. Да, это был хороший удар. Слишком острыми еще были совсем иные воспоминания: похороны, неискренние сетования соседок по поводу «а ведь совсем не старый-то был» – и ненависть к самому себе оттого, что так и не успел навестить его в последние дни в больнице…

Что ж, пока мы с Мариной занимались угадыванием да перекройкой будущего, кое-кто тоже времени даром не терял. И основательно поковырялся в моих собственных воспоминаниях, безошибочно выбрав оттуда именно то, что нужно. Выбрал, примерился – и ударил. Хорошо так ударил, с пониманием, чтобы наверняка! С оттяжкой, так сказать. Я ведь никогда особой психологической «харизмой» не отличался, по любому поводу переживал дико. Да и вечный мой комплекс вины, опять же…

И самое неприятное: прекрасно понимая, что это лишь очередной морок, самообман, идиотский психологический «тест», я ничего не мог с собой поделать! Ну а как поделаешь? Вон же он, папка мой, перед которым я на все сто виноват, напротив стоит! Улыбается, паршивым болгарским «Опалом» дымит. Живой. Говорит что-то.

Помотав головой, я с трудом заставил себя вслушаться в обращенные ко мне слова:

– …ты ведь помнишь нашу семейную историю, а? Ну я ж тебе не раз в детстве рассказывал? Прабабка твоя замужем за камнетесом была, в каменоломнях погибшим, помнишь? А как он под землей без вести пропал, она, без средств оставшись, за его друга замуж вышла, за прадеда твоего, стало быть. – Отец мельком взглянул на докуренную сигарету и знакомым жестом выбросил окурок. – Отсюда и весь наш род пошел, так уж получается. Где ее первый муж погиб, рассказывать или сам догадаешься? – Отец сделал нетерпеливо переминавшемуся с ноги на ногу Фархату знак «погоди, мол». – Вижу, догадался. Правильно, в той самой пещере, что Марина нашла. Вот и подумай, что будет, если ты сейчас все изменишь? Выйдет прабабка твоя за Федора, деда моего? Батьку моего родит? А? Так стоит ли сук, сидишь на котором, рубить, сынок?

– Па-па, – все-таки сумел выдавить я сквозь напрочь пересохшее горло, – но ведь…

– Что «ведь», сынок? Инопланетный шар под землей? Так он уж сто лет там лежит и никому особого вреда не принес. И еще столько же пролежит. А заставу, это я тебе точно говорю, оттуда скоро уберут – оползневый район, в городских планах там парк разбить, чтобы берег укрепить. У нас ведь теперь с нашими заграничными соседями мир и прочее понимание. Вот и все. И пусть себе лежит, пока его срок не придет. Точнее, срок тех, кто поймет, как его знания на благо человечества использовать.

– Н-нет, ты… ошибаешься… папа… – По-прежнему не поднимая взгляда, я отрицательно помотал головой.

– Думаешь? – Отец выудил новую сигарету (семейное, однако, вот в кого я смолю, аки тот хрестоматийный паровоз!), прикурил от моей зажигалки и протянул мне пачку: – Это хорошо, если ты прав, если не ошибаешься. Ну а вдруг все-таки наоборот? Ведь если ты на свет не появишься, и всей этой истории не будет. И тогда уж точно никто про шарик не узнает. Так, может, лучше уж до конца все эти дурацкие «тесты» пройти, а? Доказать, так сказать, что человечество не лыком шито? Да и вернуться с победой назад… Бери сигаретку-то, сынок, давненько мы с тобой на пару не дымили!..

– Нет, – помотав гудящей головой, я мягко отстранил от себя помятую сигаретную пачку, – не надо. Знаешь, ты все-таки не мой отец. Мой отец учил меня… другому.

– Чему же? – мягко и всепрощающе улыбнулся нежданный собеседник. – Не бояться попусту? Родителей любить да уважать? Друзей не предавать? А вот помнишь, сынок, лет семь тебе было, ты у меня на работе, в санчасти…

– Не надо… – тихо прошептал я, чуть ли не против воли делая шаг назад. Заставить себя взглянуть ему в глаза я так и не смог. – Пожалуйста, не надо!..

– Не надо чего? – Отцовское лицо вдруг стало жестким – он всегда это умел, мгновенно менять настроение. Правда, и отходил потом столь же быстро. – Не надо напоминать тебе, как ты, любимый и единственный сын, не пришел ко мне в больницу? Ты ведь знал, что мне осталось всего пару дней, а, доктор? Ведь знал, образование вкупе с кандидатской степенью позволяло? Что ж не пришел батьку ТУДА проводить, с живым отцом не попрощался? Дела нашлись? Или просто «не сподобился», на потом отложил?

– Не надо… – Отчего-то я знал, что это и есть перелом, что сейчас что-то изменится. Или кто-то. Либо сдамся я, либо…

– Ну, нет – так нет. Но ведь ты уже столько лет с этим живешь, с виной своей, верно? Так попроси у меня прощения, вот прямо сейчас и попроси. И я прощу тебя. Тоже прямо сейчас. Да и забудем все. Наше с тобой, сынок, прошлое – в прошлом, но… не разрушай свой род. И не лезь туда, в чем все равно ничего не смыслишь. Иначе ведь вообще ничего не будет: ни тебя, ни меня… А? – Отец с готовностью протянул руку.

Всего один шаг, одно рукопожатие. Ощутить своей рукой его ладонь, такую сильную, родную, знакомую, отцовскую…

Но я уже не слушал, вспоминая совсем другой разговор, незадолго до его смерти. Мы стояли на балконе и курили, когда отец неожиданно сказал, что ему осталось совсем недолго. Я, естественно, начал возмущаться, убеждая его в обратном, давить на то, что мы оба врачи и понимаем, что все это глупости, однако он лишь грустно улыбнулся в ответ. Улыбнулся, старательно затушил в пепельнице окурок… и неожиданно произнес нечто, весьма меня в тот момент удивившее:

– Знаешь, когда ты был маленьким, ты был просто жутким трусишкой. И меня это, честно говоря, очень расстраивало. И сейчас я хочу снова повторить то, что уже не раз говорил в твоем детстве: не бойся, сынок. Ничего, никого и никогда не бойся! И никогда не живи воспоминаниями. А знаешь почему? Воспоминания – это ведь тоже страх, сынок; бегство от реальности и от самой жизни. Страх перед этой самой долбаной жизнью…