Читать книгу - "Господин Тарановский - Дмитрий Шимохин"

это Тэкклби, с перекошенным от ужаса лицом, вскочил на коня и, отталкивая собственных солдат, бросился наутек. Его слуги пытались вытащить из паланкина визжащего от страха Тулишэня, но англичанин, не дождавшись, хлестнул коня и исчез в клубах пыли.

Армия Цзянцзюня была надломлена. Теперь нам надо было довершить разгром.

Началась самая страшная фаза боя — преследование. Эвенки и монголы врезались в толпу бегущих, не давая пощады, отыгрываясь за свое утреннее унижение.

Стоя на бруствере захваченной батареи и глядя вниз, я видел, как вся долина была покрыта телами. Горы трупов, брошенное оружие, разбитые повозки, знамена, втоптанные в грязь. Кое-где еще стонали раненые, но их быстро добивали монголы, попутно собирая трофеи.

Победа. Полная. Абсолютная, черт побери, победа!

Но в душе не было ни радости, ни триумфа. Только холодная, свинцовая усталость и тяжесть от вида этой чудовищной бойни, которую я сам спланировал и осуществил. Я победил. Но цена этой победы была написана кровью тысяч людей, лежавших сейчас в долине под безразличным азиатским солнцем.

Пока орда Очира растекалась по долине, добивая рассеянного врага, я отдал последний приказ.

— Сафар! — крикнул я, указывая в подзорную трубу на маленькую колонну, пытающуюся вырваться из хаоса. — Десяток бойцов с собой! Видишь паланкин? За ним! Англичанина взять живым!

В глазах Сафара при виде расшитого драконами паланкина вспыхнула лютая узнающая ненависть. Он кивнул и, собрав своих джигитов, сорвался с места.

Их стремительный налет был похож на удар копья. Горстка всадников на резвых конях легко настигла и смела малочисленную охрану. Было видно, как Тэкклби сбили с коня и скрутили. Сафар же, не обращая ни на кого внимания, подлетел к паланкину и рывком сорвал шелковый занавес. Внутри, дрожа, как заяц, сидел обрюзгший перепуганный Тулишэнь.

— Помнишь резню в Амбани-бира, старый пес⁈ — донесся до меня яростный крик Сафара.

Он схватил маньчжура за длинную косу, выволок его из паланкина и швырнул в пыль. Одно короткое свистящее движение кривой сабли — и голова Тулишэня, с застывшим на лице выражением ужаса, откатилась в сторону.

Собаке собачья смерть.

* * *

Вечером, в захваченном, полном шелка и ковров штабном шатре, напротив своего пленника сидел я. Тэкклби, связанный и грязный, трясся от бессильной ярости.

— Варвар! — прошипел он, брызжа слюной. — Вы, русские — дикари! Вы ничего не понимаете в порядке, в торговле! Вы принесли сюда хаос и резню! Это был стабильный регион!

Дав ему выговориться и спокойно отхлебывая из чашки превосходного чая, найденного здесь же, я затем медленно поднял на него взгляд.

— Нотации о порядке и стабильности от человека, чье состояние построено на отравлении целого народа опиумом… — После паузы я продолжил: — Должен признать, мистер Тэкклби, это звучит очень… самоуверенно.

В шатер вошел Сафар. Его взгляд, полный ненависти, упал на англичанина, и рука сама легла на рукоять сабли. Поднявшись, я положил руку ему на плечо, останавливая.

Развернувшись к трясущемуся от унижения Тэкклби, я продолжил:

— Вот настоящее зло. Жадность вот таких людей, сидящих в своих конторах в Лондоне и Шанхае, и губит этот край. Тот, — кивнув в сторону поля боя, я закончил, — был просто симптомом. А это, — мой взгляд снова впился в англичанина, — это сама болезнь.

Тэкклби побледнел. Его прежняя надменность слетела, как позолота, обнажив липкий, животный страх. Он нервно дернул воротник, пытаясь сохранить остатки достоинства.

— Я британский подданный! — голос его сорвался на визг. — Я требую… Я настаиваю, чтобы меня передали консулу! Вы не имеете права… Что вы собираетесь со мной делать? Убьете?

Я усмехнулся — холодно, одними губами — и, не спеша, налил себе чаю. Пар поднялся над пиалой, скрывая мое лицо.

— Убить вас? — переспросил я, делая глоток. — Нет, мистер Тэкклби. Это было бы слишком просто. И слишком расточительно.

Я поставил пиалу на стол с глухим стуком.

Тэкклби замер, не понимая.

— Тогда… что?

Я наклонился к нему через стол.

— Вы останетесь здесь. В качестве… почетного гостя.

— Зачем? — прошептал он.

— Потому что спектакль еще не окончен, — жестко отрезал я. — Вы и ваша компания заварила эту кашу, мистер Тэкклби. Вы еще не до конца сыграли свою роль в этой пьесе.

Я кивнул Сафару, стоявшему у двери.

— Уведите его. В погреб. Кормить, поить, но глаз не спускать. Если с его головы упадет хоть волос — ответите головой. Но если он попытается сбежать — пристрелить на месте.

Когда англичанина, брыкающегося и сыплющего проклятиями, выволокли вон, я снова взял чай.

Живой Тэкклби в моей тюрьме стоил дороже, чем мертвый Тэкклби в канаве.

Эпилог

Санкт-Петербург. Зимний дворец.

Высокие своды приемной залы императора Александра II давили своей позолотой и имперским величием. Среди зеркального паркета и тяжелых бархатных портьер, воздух казался слишком густым, пропитанным ароматами дорогого табака и французского парфюма.

Мы стояли у огромного окна, выходящего на Дворцовую площадь. Три человека в безупречных фраках, которые сидели на нас так, словно мы всю жизнь только их и носили. Но если присмотреться к рукам, выглядывающим из-под белоснежных манжет — загрубевшим, со следами старых мозолей и кандалов, — картина становилась иной.

Владимир Левицкий, теперь уже полковник и официальный представитель военного ведомства Маньчжурии, поправил воротник и задумчиво посмотрел на пустую площадь.

— Знаешь, Сергей, — тихо проговорил он, — глядя на всё это… иногда мне кажется, что нам стоит за перо засесть. Мемуары написать. Что это все не приснилось, а было наяву.

Стоявший рядом Изя Шнеерсон, едва сдерживал неуемную энергию, коротко и сочно хохотнул.

— Ха-ха! Мемуары? Владимир Сергеевич, вы серьезно? — Изя поправил тяжелую золотую цепь на жилете и подмигнул нам. — Да кто ж в это поверит? Если мы напишем правду, скажут, шо это плохой французский роман! Таки представьте заголовок: «Компания беглых каторжников обманула две империи и построила свою». Вай-мэ, нас сожрут еще на вступлении! Если бы я сам всё это не проворачивал, я бы первый сказал, шо автор — сумасшедший фантазер!

Я невольно улыбнулся, глядя на Изю. В его глазах всё так же плясали те самые искорки, что и в тот день, когда он предложил провернуть наш первый гешефт.

— Может, и не поверят, Изя, — отозвался я, чувствуя в руках тяжесть верительных грамот, скрепленных печатями. — Но мы-то с вами знаем, что всё было именно