Читать книгу - "Кремень и зеркало - Джон Краули"

и расселись у камина, где жарко пылал битумный уголь: Джон Хемингс, Огастин Филлипс, Том Поуп, Уилл Кемп. День выдался сырой, февральский воздух дышал льдом; где коротать такой вечер, как не у камелька? Сегодня к ним обратился сторонник графа Эссекса, сэр Джилли Меррик; он взял на себя труд пересечь реку и добраться до Саутварка, чтобы лично высказать актерам свое предложение: тридцать шиллингов, если они сыграют пьесу о короле Ричарде Втором. Было очевидно, для чего друзьям Эссекса понадобилась эта пьеса, и сэр Джилли не стал ходить вокруг да около: народу и лондонскому Сити следует увидеть своими глазами, что, по крайней мере, однажды Божий помазанник был низложен с престола. Но это старая пьеса, сказали актеры, да и когда была совсем новой, не вызвала у публики восторга; они потеряют деньги. Сорок шиллингов, сказал сэр Джилли. Огромная сумма. И пайщики согласились, хотя на собрании присутствовали не все, а лишь большинство. Но вот переговоры закончились, сэр Джилли ушел; сидя у огня и слушая крики извозчиков и прохожих, доносившиеся с улицы, они засомневались в своем решении. Если безумный граф окончательно впадет в немилость, что станется с ними? Стоило ли в это ввязываться? Эта невысказанная мысль крутилась у каждого в голове, и горло от нее сжималось, как под удавкой.

– Смею предположить, наш Мастер-на-все-Руки в два счета состряпает новую пьесу, которая их устроит. Хотя бы не придется играть старье.

– Нет-нет, ни в коем случае. Наш Поэт – не из тех, что кропает пьески на заказ! Щелкоперов в нашем деле хватает, но наш Уилл не таков.

– А что, надо ставить всю пьесу целиком?

– Сэр Джилли на этот счет ничего не сказал. Но ставить целиком этот старый хлам…

– Старый хлам! – возмутился Уилл Кемп. – Вам не совестно, сэр?

– Наш приятель, верно, припомнил, что у прежнего графа Эссекса был хламбер-спаниель[105]. Другой такой злонравной псины я сроду не видывал. Сущий черт.

– Не будем отвлекаться. На самом деле они хотят те сцены, где Генри Болингброк возвращается со своим войском из Ирландии, а Ричард уступает ему престол.

– Вот здесь, кузен, возьмитесь за нее. – Уилл Кемп протянул воображаемую корону воображаемому Болингброку таким же вялым жестом, как в свое время Бербидж[106].

– Но в пьесе из Ирландии возвращается не Болингброк, а сам Ричард – заметил Огастин. – Тут я вижу несообразность.

– А вот, например, такой день, как сегодня, – совсем не для спектаклей, – заметил Том Поуп, выглядывая за окно, в туман. – Никто не придет. Час-полтора, и все, можно гасить огни. – К тому же историческое старье.

– По-моему, это трагедия. Я имею в виду пьесу.

– Ну, значит, трагическое старье. Наподобие того, чем может стать день спектакля. В котором нам с вами уже отведены роли, господа.

На следующий день, с самого утра, друзья и вооруженные сторонники графа начали стекаться к особняку Эссекс-хаус на Стрэнде. Они были готовы поддержать все, на что решится их предводитель, – лишь бы он их повел. Но что было у него на уме? Это-то они хотели выяснить. Хочет ли он напасть на королевский двор, распустить Тайный совет, захватить королеву? Быть может, они должны разорить город, перебить тех самых горожан, что ликовали и бросали в воздух шляпы, когда он уезжал на войну, чтобы вернуться с победой? Нет, сказал Эссекс; он поведет их на Уайтхолл, чтобы припугнуть двор. И повел – пешком по Стрэнду, потому что добыть лошадей не удалось. Толпа влилась в город через Ладгейт, но городские шерифы, констебли и церковные старосты заранее получили и огласили приказ жителям Чипсайда не покидать своих домов, и жители подчинились. Граф – безусловно, герой, рассудили они, но королева есть королева. В закрытом театре «Грейфрайерс»[107], где «Слуги лорда-камергера» давали зимние представления для джентльменов, ни шатко ни валко катилась к финалу старая пьеса о Ричарде II, пока не явились офицеры военной полиции и не остановили спектакль; после этого актеры бесследно исчезли на целый день.

Ворота, через которые Эссекс со своими сторонниками вошел в город, перекрыли цепями, и графу пришлось спуститься к реке, чтобы его отвезли обратно в Эссекс-хаус на лодке. Плеску весел вторили еле слышные детские голоса, о чем-то между собой болтавшие, но граф не мог разобрать ни слова. Поднимаясь по лестнице от реки, он услышал за левым ухом тоненький смех, и его словно кольнуло иглой; граф уже знал, что того, кто это делает, за руку не схватишь.

Надо забаррикадироваться в доме и биться до последнего, решил он и кликнул слуг. Но было слишком поздно: уже прибыл лорд-адмирал во главе целого войска. Граф увидел в окно, как к дому подтягивают артиллерию, и на миг потерялся: ему вдруг почудилось, что он – в Ирландии, громит какой-то мятежный замок. Но наваждение прошло, он собрался и жестом (из-за всех этих голосов, шепчущих в уши, говорить было трудно) приказал слугам отпереть дверь. Потом он стоял в проеме двери, нелепый, ошеломленный, дрожащий, обливающийся потом. Лорд-адмирал рассчитывал на сопротивление или, по меньшей мере, на кичливую отповедь. Но в ответ на учтивое требование адмирала Эссекс просто вручил ему меч, который зачем-то успел обнажить, и смиренно дал отвезти себя в Тауэр. Королева отложила то, что должна была сделать; затем отложила еще раз; но в конце концов поняла, что дальше тянуть невозможно. Казнь назначили на конец февраля.

Суд, приговор, апелляция и казнь – все это уже осталось в прошлом, а голова и тело Эссекса упокоились в тауэрской капелле Святого Петра в оковах рядом с другими благородными мертвецами. Мать королевы, Анна Болейн, которую в свое время тоже обезглавили за измену, шепотом приветствовала новичка.

Золотой овод, преследовавший Эссекса, покружил над его могилой и вернулся туда, где был рожден или, быть может, создан. Чарльз Блаунт, лорд Маунтджой, по приказу Ее Величества отправился в Ирландию лордом-наместником: роль, которую он сыграл в попытке переворота, так и не вышла на свет. Испанцы снова бороздили моря, а Ирландия и ирландцы по-прежнему бунтовали. Королевский архивариус принес Елизавете краткую сводку кое-каких исторических документов, хранившихся в Тауэре. Она пробежала глазами записи о царствовании доброго Генриха Третьего и об ужасной смерти Эдуарда Второго, дошла до Ричарда Второго и зачиталась. Когда архивариус спросил, чем вызван такой интерес, королева заявила: «Я – Ричард Второй. А вы не знали?» И после этого надолго замолкла.