Читать книгу - "Цель неизвестна. Победителей судят потомки - Марик Лернер"

Последнее, безусловно, имеет смысл, и немалый. Чего ради отказываться от заслуг. Уж я-то знаю, насколько тяжел труд переводчика и особенно подобный. И в курсе, что она втихомолку пытается написать что-то свое. Пока не показывает. Боюсь, выйдет у нее после поломанной супружеской жизни нечто трагическое.

— Тебе решать, — говорю, демонстративно разводя руками. — Но мы все будем на премьере.

— Уж обязательно, — поддержала меня Татьяна.

Стеша как раз и пойдет не со мной, а с ней. Моя невенчанная жена до сих пор старательно выдерживает дистанцию. Вся Россия с просвещенной Европой в курсе ее существования, но официально мещанка с графом в одной театральной ложе? Фи. Скандал. Наверное, я все-таки свинья. Детей признал, а ее нет. Давно об этом не задумывался. Жить вполне комфортно и без того. Мне. А ей?

— А можно тебя попросить кое о чем? — спросила Софья тетку.

— Конечно!

— Ты бы не могла рассказать об императрице? Такое… что одним лишь близким ведомо.

— Ну знаешь! — Татьяна вскочила и вышла из столовой, практически маршируя, с прямой спиной, источающей обиду.

Стеша устремилась за ней.

— Деда, ну что я сказала плохого? — жалобно спросила девочка.

Когда мы на людях, Софья зовет меня согласно этикету на «вы» и по имени-отчеству. А вот как сейчас назвала — исключительно наедине. Никогда не поправлял и не возмущался. Наверное, я неправильный старший родич. Не проявляю строгости. Мне приятно, что она бегает излить душу ко мне, а не к Стеше. Про ее родителей уж и не вспоминаю. Мы Софье точно ближе.

— Государыня не любила менять старых, проверенных слуг, — говорю. Не вижу смысла темнить, а объяснить поведение необходимо. — Весь ближний штат при ней трудился много лет. Татьяна не меньше сорока, еще при Анне Иоанновне начинала. Старилась вместе с хозяйкой и считала преданность высшей добродетелью. Она многое знала и, наверное, ближе всех из этого круга была посвящена в личные дела императрицы. Когда Анна умирала, не бегала в поисках нового покровителя, а сидела рядом до самого конца. Не за деньги вытирала слюну, текущую изо рта, и прочее. Из преданности и уважения старалась.

— Так я ничего плохого и не думала.

— И не надо ее трогать. До сих пор больная тема. Меня и сейчас не простила.

— А ты при чем?

— А я не находился возле одра. Государственные дела решал. Она ведь не сразу умерла. Сначала удар. Потом второй. В промежутке уже практически не вставала. А страна никуда не делась. Сегодня одно, завтра другое. Надо решать и резолюции накладывать.

Я так канцлером и не стал, зато мало что под занавес правления Анны двигалось без моего одобрения. Служба никогда не кончается, пока в отставку не отправили. Ежели что не так, то задним числом последует разнос, а ждать дела не могут.

— А правда, после нее остался дневник? — жадно спросила Софья.

— Тебе-то это зачем?

— Деда, я хочу написать про тебя.

— Чего?

— Никто не может отрицать твоего вклада в историю и огромных заслуг не токмо для России, для мировой науки, — торопливо сказала она. — Но уже сейчас ты для многих не живой человек, а некая функция.

— Ну спасибо.

— Нет, правда. На тебя молятся и ненавидят, мечтают превзойти и ищут недостатки в идеях и достижениях.

— Я даже знаю, кто эти люди, особенно по части нелюбви.

— Я хочу написать правду, как оно было.

Вот не было печали. Теперь не успокоится. Не в первый раз. Как втемяшится в голову, так и будет доставать, пока не получит желаемое. И с замужеством то же случилось. Ее вроде бы Стеша не подталкивала. Сама рвалась. С другой стороны, может, обжегшись один раз, думать начнет.

— Кому такая книга нужна?

— Людям. Будущему.

— Допустим, она, правда, малоприятна, тогда что?

— А кто говорил «не бывает счастья для всех»?

— Делать мне больше нечего, только отвечать на глупые вопросы, да еще и честно.

— Ну деда! Это же замечательная возможность высказаться перед потомками. Ты не ангел, но ведь сколько добился!

— Люди любят находить себе оправдания. Любой негодяй и подлец с легкостью покажет пример худший, чем он сам. На этом основании можно собой гордиться и остаться довольным собой. А я натурально не самый приятный человек. Много делал вопреки морали, случалось, и поперек чести. Да не все даже окружающие знают. Зачем мне подобная слава?

— Так надо взгляд дать, почему так поступал. Твой, со стороны, для государства. Почему думал так, а не иначе, и чего добиться хотел.

Ну да. Похоже, мои былые статьи про источниковедение и критическое отношение к словам и документам тщательно проштудировала. Подлизывается. Или вправду хочет биографию написать? Хм… при авторстве близкой родственницы однозначно претензии будут, что ни нарисуй.

— Не доросла ты еще до правильного соблазнения опытного человека. Нет, если покажешь ножку, задрав подол, — поспешно уточняю на вполне понятный жест, — многие пойдут на край света, но я о другом.

— Да-да! — горячо сказала Софья. — Украшает женщину скромность, благопристойность и стыдливость. Боюсь, не для меня этот путь.

— С чего бы это?

— Не испытываю желания идти по обычной женской стезе.

— Дурочка ты. Жизнь длинная, и прожить ее желательно приятно. Придет срок, встретишь еще правильного мужчину.

— Может быть, — кивнула решительно, — только не собираюсь ждать дома сего счастливого часа. Хочу добиться широкой известности не одними переводами. Такой хватки, как у госпожи Шадриной, у меня нет…

Так и не научилась Акулина Ивановна нормально писать, сначала дочь за нее старалась, затем секретаря держала. Что совершенно не мешало ей управлять немалым хозяйством и контролировать детей. Указания она им рассылала не часто, но на моей памяти никто не посмел не выполнить приказ. В среде купечества пользовалась огромным влиянием, а от дворянского титула сама отказалась. При ее капиталах и с моей поддержкой могла себе и без того многое позволить.

Подчас жестокая, она была тем не менее верующей женщиной, много жертвовала на церкви, а перед смертью сделала удивительную вещь: призвала в зал своего роскошного дворца, построенного Растрелли, крестьян, соседей, семью и при стечении народа повинилась в содеянных грехах. Немалое мужество требуется для подобного. Я бы не посмел. И просила она тогда прощения не у Бога, а у людей. Для многих реально стала примером. Особенно для женщин.

— Зато писать нравится, и я знаю о ком!

— Вечно вы, Гусевы, норовите меня отобразить. Вот пиесы пиши. Не Мольера и Шекспира перевод — свое.

— Нет, у папы не то, — махнула рукой она. — Война, куда пошел батальон и упало ядро. По-моему, он брал пример с Плутарха. Честное слово, «Охотничьи рассказы» много лучше.