Читать книгу - "Сфера - Дейв Эггерс"

На картине Эймон Бейли стоял подле Стентона – умиротворенный, даже радостный в обществе двоих, чьи ценности вроде бы диаметрально противоположны его принципам. На портрете Бейли, справа внизу от Тау, получился как в жизни – седой, румяный, довольный и пылкий, глаза блестят. Он был публичным лицом компании, со «Сферой» все ассоциировали его. Когда он улыбался – а улыбался он почти всегда, – улыбались его губы, его глаза, даже плечи его, кажется, улыбались. Он язвил. Он смешил. Он умел говорить лирично, но основательно, то блистательно закручивал фразу, то простыми словами излагал прописные истины. Он родился в Омахе, в обыкновеннейшем семействе с шестью детьми, и прежде в его жизни толком не случалось ничего замечательного. Отучился в Нотр-Даме, женился на подруге, которая ходила в колледж Святой Марии по соседству, и они родили четверых, трех дочерей, а потом наконец и сына, хотя сын этот появился на свет с церебральным параличом. «Его коснулось – так выразился Бейли, объявляя компании и миру о рождении отпрыска. – И мы только крепче станем его любить».

Бейли чаще других Волхвов появлялся в кампусе, играл диксиленд на тромбоне в самодеятельности, от лица «Сферы» выступал на ток-шоу, с усмешкой описывал – отметал взмахом руки – то или иное расследование Федеральной комиссии по коммуникациям, представлял новую полезную фичу или технологию, которая перевернет мир. Просил называть себя дядей Эймоном и по кампусу разгуливал в манере всеми любимого дядюшки, Тедди Рузвельта на первом сроке президентства, свойского, искреннего и громогласного. Эти трое в жизни и на портрете составляли странный букет несхожих цветочков, но их альянс несомненно удался. Все знали, что она удачна, эта трехглавая модель управления, и подобную внутрикорпоративную динамику с переменным успехом внедряли и другие компании «Форчун-500».

– А почему тогда, – спросила Мэй, – они не заказали настоящий портрет? Художнику, который что-то понимает?

Чем дольше смотришь, тем страннее картина. Художник скомпоновал ее так, что все Волхвы положили друг другу руки на плечи. Смысла ноль, а человеческие руки так не гнутся и не тянутся.

– Бейли считает, это истерически смешно, – ответила Энни. – Хотел повесить в центральном вестибюле, но Стентон запретил. Бейли же у нас коллекционер – ты в курсе, да? Изумительный вкус. На вид весельчак, обыватель из Омахи, но он тонкий ценитель и прямо помешался на сбережении прошлого – даже плохого искусства. Это ты еще библиотеку его не видела.

Они прибыли к громадным дверям, на вид (похоже, и взаправду) средневековым – варваров останавливать. На уровне груди торчали два огромных молотка-горгульи, и Мэй расхоже пошутила:

– Молоток, ценю и хвалю.

Энни фыркнула, махнула ладонью над синей бесконтактной панелью на стене, и дверь открылась. Энни обернулась к Мэй:

– *********,[11]а?

Библиотека была трехэтажная – три этажа вокруг атриума, все отделано деревом, латунью и серебром, симфония приглушенных оттенков. Тысяч десять томов минимум, большинство переплетены в кожу, аккуратно стоят по блестящим лакированным полкам. Между книгами – суровые бюсты замечательных людей, греки и римляне, Джефферсон, Жанна д'Арк и Мартин Лютер Кинг. Под потолком висит модель «Пижона» – или, может, «Энолы Гей».[12]С десяток антикварных глобусов подсвечены изнутри – масляный свет согревает потерянные цивилизации.

– Он кучу всего скупал, когда дело уже шло к аукционам или свалкам. Дело жизни у него такое. Ездит по разорившимся домам, где люди готовы продать свои сокровища за гроши, платит по рыночным расценкам, бывшим владельцам предоставляет неограниченный доступ ко всему. Вот они тут вечно и толкутся – седые старцы, приходят почитать или потрогать свои вещи. А, вот что надо посмотреть. Тебе крышу снесет…

Энни первой зашагала наверх – три лестничных марша, все отделаны прихотливыми мозаиками – репродукциями мозаик византийской эпохи, решила Мэй. Рука скользила по латунным перилам – без единого отпечатка пальца, без малейшего пятнышка. Вокруг бухгалтерские зеленые лампы для чтения и блестящие медью и золотом скрещения телескопов, уставленных в фацетированные окна.

– Ты наверх глянь, – велела Энни, и Мэй послушалась, а потолок оказался витражом, горячечной панорамой с хороводами бесконечных ангелов. – Это из какой-то римской церкви.

На верхнем этаже Энни повела ее узкими коридорами меж округлых книжных корешков, временами ростом с Мэй – Библии, атласы, иллюстрированные истории войн и восстаний, давно исчезнувшие страны и народы.

– Так, ладно. Смотри, – сказала Энни. – Не, погоди. Сначала дай мне устное согласие о неразглашении.

– Ладно.

– Серьезно.

– Я серьезно. Я к этому серьезно.

– Хорошо. А теперь я вынимаю эту книгу… – Энни вынула большой том под названием «Лучшие годы нашей жизни». – Гляди, – сказала она и попятилась. Стена с сотней книг медленно отползла, и открылась тайная комната. – Нерды на марше, скажи? – И они шагнули внутрь. Сферическая комната, по стенам сплошь книги, а в центре композиции – дыра в полу, обнесенная латунными перилами; вниз, сквозь пол и в неведомые недра уходил шест.

– Он что, пожары тушит? – спросила Мэй.

– Да хрен его знает, – сказала Энни.

– А шест куда ведет?

– Видимо, на парковку.

Уместных эпитетов Мэй не подобрала.

– Сама-то спускалась?

– Не-а. Даже показывать это мне – уже был риск. Это он зря. Сам сказал. А теперь я показала тебе, что тоже глупо. Но сразу ясно, что у этого человека в голове. Может заполучить все на свете, а хочет пожарный шест с седьмого этажа в гараж.

Наушник Энни капнул звуком, и тому, кто звонил, она ответила «ладно». Пора было уходить.

* * *

– Короче, – сказала Энни в лифте по дороге вниз. – Мне надо поработать. Планктон просеять.

– Что сделать?

– Ну, знаешь, мелкие стартапы. Надеются, что здоровый кит – это мы – на них облизнется и сожрет. Раз в неделю у нас смотр этих недоделанных Тау, и они нас уговаривают их купить. Довольно грустно, они теперь даже не прикидываются, будто у них есть доход или хоть потенциал. Но ты это, слышишь? Я тебя передаю двум корпоративным послам. Оба к работе подходят очень серьезно. Я бы даже советовала поостеречься – вот до чего маньяки. Они покажут остаток кампуса, а потом я тебя отведу на праздник солнцестояния, ага? В семь.