Читать книгу - "Голем из будущего - Александр Баренберг"

Итак, собравшись в полном составе, члены комиссии обменялись короткими репликами и принялись буравить меня изучающими взглядами. Я решил перехватить инициативу, не дожидаясь, пока те придут к каким-либо, возможно, неприятным для меня, выводам, и принялся играть роль сильно ударенного по голове:

— Где я? Кто вы такие? — вопросил я как можно более слабым и измученным голосом на немецком, стараясь тем не менее произносить слова по возможности четче и медленнее. Авось поймут.

Судя по оживлению в рядах комиссии — поняли. Дедок приосанился и выдал короткую фразу. Скорее всего, название деревни, но разобрать ничего не удалось — слишком быстро он говорил. Выдержав небольшую паузу, «председатель» в свою очередь задал какой-то вопрос, в котором я понял только слово «ты». Хотя смысл вопроса, естественно, лежал на поверхности: «Кто ты сам-то такой?» Так что я мог бы и продолжить эту милую светскую беседу, но, во-первых, отвечать мне было нечего — не рубить же правду-матку о межвременном переносе, во-вторых, даже если бы мне было что сказать, то все равно сложные фразы на столь далеком от нынешнего языке они не поймут, ну а в-третьих, у меня совсем другие планы насчет дальнейшего течения разговора. Поэтому вопрос я проигнорировал и жалобно простонал:

— Пить! Воды! — пить действительно очень хотелось.

Видимо, как минимум одно из этих слов соответствовало местному аналогу, так как коровоподобная тетка сразу же полезла в принесенную с собой плетеную корзинку и, достав оттуда деревянную флягу, приложила ее горлышко к моим губам, наплевав на предостерегающий жест «председателя». Когда я напился, тот, как попугай, повторил в точности свой вопрос. Вот привязался! Не видишь — человеку плохо! Пришлось разыгрывать следующую заготовку:

— Не понимаю! Ничего не помню! — На всякий случай я повторил эти же фразы и по-английски, со стоном трогая голову. Если не поймут значения, то хоть убедятся, что я иностранец. Не уверен, правда, что это пойдет мне на пользу — немцы всегда славились неприязненным отношением к чужакам, а уж в те времена — и подавно. Еще не хватало объявить, что я еврей! Тогда моя участь будет предрешена. К счастью, благодаря способу моего попадания сюда никаких внешних следов, указывающих на этот факт, не осталось.

Тут же получил и подтверждение своих опасений. Настороженно переглянувшись с мужем, тетка перекрестилась сама и неуверенно перекрестила меня, второй рукой держась за висевший на шее медный крестик. Нужно было срочно отреагировать соответствующим образом. Призвав на помощь все имевшееся в наличии лицедейское искусство (когда-то в юности недолго занимался в театральном кружке), я сделал вид, что пытаюсь нащупать якобы с детства висящий на шее крестик. Естественно, не преуспев в этом, я сделал опечаленную физиономию («разбойники, гады, даже крестик отобрали!») и по возможности точно повторил жест бабенции. Еще бы сказать что-нибудь соответствующее. Кто они тут — католики? Надо что-то про Божью Матерь, кажется…

Я лихорадочно порылся в памяти. На ум лезла почему-то только «Матка Боска». Польский-то тут при чем, блин! Мне немецкий нужен. Стоп! Почему немецкий? У католиков же все на латыни! Как там это… а — «Аве, Мария!»[3]Так как продолжения этой молитвы я, само собой, не знал, то после этих слов сделал вид, что поперхнулся.

Мое дилетантское представление имело тем не менее оглушительный успех у зрителей. Настороженные выражения их лиц в один момент поменялись на благожелательные. То есть если я после крестного знамения не сгорел, корчась, синим пламенем, значит — свой. Вот такие нюансы средневекового мышления.

Теперь все изменилось. Дедок, панибратски похлопывая меня по плечу, принялся что-то втолковывать, а вот тетка, взглянув на мои ступни, проворно достала из корзинки коробочку с каким-то снадобьем и принялась их смазывать. От неведомой мази в исколотых ступнях начался зуд. Так она тут еще и доктор, оказывается. Будем знать. Я благодарно улыбнулся тетке. Та тоже добродушно улыбнулась в ответ. Вот и пошел налаживаться контакт! Только вот «председатель» мне уже все уши прожужжал. Пришлось еще раз напомнить ему, что я «не понимаю» и «ничего не помню». Тот прервался на полуслове, махнул рукой и вместе с рыжим поволок меня к выходу. Судя по развитию событий — явно не на виселицу…

Меня вынесли наружу, и тут наконец представилась возможность впервые рассмотреть деревню — ведь в первое свое «посещение» я сюда так и не добрался. На человека, привыкшего видеть опрятные и красивые, словно сошедшие с рекламного плаката, современные немецкие деревни, это зрелище производило удручающее впечатление. Большая часть лачуг — а иначе язык не поворачивался их назвать — имели покрытые трещинами глиняные стены грязно-серого цвета и соломенную крышу. К некоторым из них были пристроены сараи из кое-как соединенных между собой необработанных стволов типа того, из которого меня только что извлекли. В центре деревни, куда мы и направлялись, группировалось несколько домов побогаче — из более-менее ровно отесанных бревен, щели между которыми залеплены тоже чем-то вроде глины. Кровли же были крыты не соломой, а узкими деревянными планками. Сразу видно — тут обитает местная деревенская элита, к которой относится, разумеется, и «председатель». Еще в самом центре на пересечении обеих имевшихся в деревеньке «улиц» (на самом деле — кривых бугристых тропинок шириной метра два) стояла деревянная же часовня. Более общественных строений в поселке не наблюдалось. Не говорю уже про трактир — возможно, деревня находилась в стороне от торговых путей, и проезжих было негусто, но хотя бы банальный кабак могли бы себе построить! Скукотища же тут, в глуши!

Что меня поразило больше всего, так это практически полное отсутствие окон в домах! В тех, что победнее, их не было вообще — глухие стены со всех сторон, только в фронтальной вырезан проход, прикрытый грубо сколоченной дверью. Хуже, чем тюремная камера, честное слово! Интересно, а как же они топят зимой? Понятно, что по-черному, но куда выходит дым? Только когда меня проносили совсем рядом с такой хижиной, я заметил крупные, ничем не прикрытые щели между крышей и стенами. Вот, значит, как устроена у них вентиляция. Жуть! В богатых домах окно имелось. Одно. Закрытое не стеклом, понятное дело, а каким-то полупрозрачным холстом. Надо будет потом рассмотреть поближе, что это такое.

Окружавшая нашу процессию толпа зевак тоже ничуть не скрашивала окружающий пейзаж. Большинство, как мужчины, так и женщины, были одеты только в грубые мешкообразные рубахи неопределенного грязно-серого цвета, спускавшиеся ниже колен и перехваченные веревкой у талии. Головы их прикрывали широкополые соломенные шляпы или тряпичные чепчики, а ноги (далеко не у всех) — плетеные башмаки с деревянной подошвой. Детвора же поголовно бегала босиком, а совсем мелкая — и вовсе голышом. Более зажиточные индивидуумы одеты в холщовые блузы и штаны, а их жены — в длинные платья, из-под подвернутого по случаю жаркого дня подола которых виднелись белые (очень относительно) нижние юбки. В кожаных штанах тут щеголял, видимо, только один «председатель».

Вся эта картина ввела меня в некоторое уныние. Ведь, вполне вероятно, мне придется здесь провести достаточно долгое время. Безотносительно к тому, является ли это все плодом моего больного воображения или происходит на самом деле, скучать предстоит по-настоящему. Я-то и в современных мне деревнях никогда не жил, а тем более — в такой убогой. Для жителя информационного века это наверняка хуже тюремного заключения. Там хоть газеты с телевизором имеются.