Читать книгу - "Эпсилон Эридана - Алексей Барон"

— А во имя чего?

— Во имя того, чтобы мы украсили некую клумбу.

— Клумбу? При чем тут клумба?

— Ну, Рональд упоминал садовника.

— В таком случае — мы очень дорогие цветы.

Реджинальд гордо надул щеки.

— Так оно и есть.

Генрих с изумлением взглянул на второго пилота "Гепарда".

— Извини.

— За что?

— Кажется, я тебя недооценивал.

Реджинальд кивнул:

— Верно. И очень сильно. Чтобы как следует валять дурака, нужно много иметь в голове, почитай Шекспира. Ладно, прощаю. Ты этого не знал. А вот Луизка… на коленях будет просить — не помилую.

— Перерыв, — вдруг объявила Маша. — Все свободные от вахты могут покинуть рабочие места.

Пошатываясь, она побрела в свою каюту.

* * *

Человек не может бесконечно терпеть общество себе подобных. Психологи издревле относят вынужденное общение к стрессовым факторам. Общение нагружает логический аппарат необходимостью непрерывного анализа, поиска подходящего ответа, разрушения одной концепции, сотворения другой, более соответствующей обстоятельствам. А обстоятельства в каждом конкретном случае складываются по-новому, весьма прихотливо. И весьма немногие люди способны к быстрой импровизации по ходу дискуссии. Но и для них существует предел выносливости. Поиск решения — самый тяжелый род деятельности. Рано или поздно возникает потребность в переключении на другой режим активности нейронов. При этом чем больше и дольше мозг выдавал мыслительную продукцию, тем больше он нуждается в потреблении, своего рода заправке как свежей информацией, так и простыми ощущениями.

Такая потребность обостряется в обстановке сложной, непривычной, насыщенной тревогами, волнениями, острыми переживаниями. Всего этого экипажу «Вихря» хватило с избытком. Маша видела, что люди держатся из последних сил, и приняла смелое решение, исходя из собственной слабости. Что бы ни творилось за бортом, творившееся никак не зависело от физического состояния команды. Применять стимуляторы было бессмысленно и вредно для здоровья. Непонятно зачем мучиться было еще более бессмысленно.

Сама она чувствовала себя совершенно измотанной. Осталось одно-единственное желание — добраться до постели и рухнуть. Но как только она это сделала, сон куда-то пропал, глаза открывались сами собой. Сложный рисунок панелей, загадочные тени драпировок, мягкий, приглушенный свет, привычные безделушки на магнитной доске, — все то, что раньше так хорошо убаюкивало, теперь не оказывало нужного действия. Маша выключила ночник, но зеленоватый сумрак сочился из кабинета. Там все еще светился шар забытой Кампанеллы. На миг ей почудились черты Рональда в контурах хребтов Вулканного Кольца, и она поняла, как ей не хватает ровного сонного дыхания мужа. Отбросив воздушное покрывало, она резко села в постели. И от этого страшно закружилась голова, появилась тошнота.

— Гильгамеш, — жалобно позвала она.

— Да?

— Мне плохо.

— Это естественно, — утешил софус. — Нарушение состава солей. Очень характерно.

— Какое лекарство принять?

— Никаких лекарств. Лучше съесть что-нибудь солененькое.

— Имеется?

— Конечно. Сейчас.

Из стенного шкафа с легким жужжанием выкатился столик. Маша взяла с блюда белый лист какого-то растения.

— Что это?

— Пелюска. Так называется капуста, квашенная по старинному белорусскому рецепту.

Маша понюхала. Пахло привлекательно. Она откусила. Челюсти свело от неуемной потребности.

— Еще!

— Нежелательно. Выпейте лучше крюшона. Там успокаивающие травы.

— И я усну?

— Еще как.

— Не больше, чем на четыре часа. Если время все еще идет.

— Как только оно остановится, пробуждаться будет ни к чему.

— Спасибо, развеселил, — уже сонно сказала Маша.

* * *

Вопреки всему, время шло. Картина за бортом менялась. Канал, по которому летел «Вихрь», перестал быть единственным. В нем появились разветвления, затем — боковые ходы. Постепенно их становилось больше, они переплетались, и эти переплетения были видны сквозь стенки, пропускающие свет, либо что-то его замещающее. Пространство, или, как более точно обозначил Угрюмов, "среда пребывания", все более напоминала внутренность источенного исполинскими червями пня.

Неведомая сила уверенно направляла бег корабля во все новые отверстия, проходы, щели. Начали попадаться большие объемы пустоты, своеобразные, пещеры "того света". Из каждой во все стороны разбегалось бессчетное количество каналов.

— Гильгамеш, ты мог бы найти обратную дорогу в этом лабиринте? — спросила Маша.

— Пока — да. Если конфигурация не будет меняться.

— А она будет меняться, — мрачно сообщил Кнорр.

— Поживем — увидим, — заметил софус.

— Оптимист! Чтобы то и другое, да еще сразу.

Очередной ход вывел корабль в воронкообразное расширение, постепенно перешедшее в огромную каверну. Неровные стены, покрытые натеками, нишами, устьями боковых каналов отступили. От этого начало казаться, что скорость полета упала. «Вихрь» вплыл в неописуемых размеров пузырь пустоты. Окружающее его ничто делалось все объемнее, протяженнее, оттесняя облакообразные массы с каналами на задний план. Вскоре их вполне можно было принять за поверхность планеты с мощной атмосферной оболочкой. Правда, планеты уж очень большой.

Кроме размеров существовало и другое различие. Во многих местах «облака» образовывали конусообразные выпячивания, вершины которых терялись далеко впереди. Казалось, корабль поднимается над горной страной. Появилось ощущение «верха» и "низа".

— Ох! — сказала Шанталь. — А теперь-то куда?!

— Потерпи, — отозвался Генрих. — Рано или поздно, но узнаем.

— Ты начал что-нибудь понимать?

— Боюсь назвать это пониманием.

— А долго терпеть?

— Думаю, не очень.

Он был прав. Вершины облачных гор одна за другой оказывались внизу, то есть за кормой. По мере их отдаления все шире распахивалось неведомое. Сходство покидаемой поверхности с обликом некоей сверхпланеты усиливалось тем, что где-то в предельных далях обозначились все более заметные закругления — справа, слева, впереди, позади, — некая аналогия горизонта.

А сверху, то есть прямо по курсу, надвигалось что-то очень похожее на то, что оставалось за кормой: огромный туманный шар с размытыми очертаниями. Края его, постепенно выплывая из дымки, растекались все шире и шире.

— Боюсь назвать это пониманием, — прошептала Шанталь, — но, кажется, я — тоже…