Читать книгу - "Иномерники - Николай Басов"

Тренажеров осталось всего-то три, один – на отстрел чудовищ, его Ромка не слишком любил, у него плоховато получалось. То есть никак не получалось, он только с завистью смотрел, как Гюль ловко и очень точно работает прицелами, огнем самых разнообразных пушек, и как великолепно она уворачивается от всевозможных чудовищ, тут у нее сказывалось умение управлять кораблем. Второй тренажер был как раз на управление, гораздо интереснее, и имитатор был что надо, в нем даже перегрузки поддавливали, разумеется, в тех пределах, в каких они влияют на пилотов при внутрикорабельной щадящей антигравитации. А вот третий был на упражнения по пси, что давалось Ромке хуже всего.

Он и так себя настраивал, и эдак, и внутренние упражнения себе выдумывал, а все равно толком Гюльнаре помогать не мог. Она от его помощи отказывалась, сама всеми машинами управляла, ему лишь оставалось после завершения испытания жаловаться Мирке Колбри:

– Она не пускает поучаствовать в пилотировании.

– Ты не справился, – сурово выговаривала Колбри и вздыхала, так что становилось понятно: он не готов.

Ромка и с Гюльнарой пробовал поговорить, выходило примерно так:

– Гюльнара Расуловна…

– Опять решил подлизываться?

– Да послушай же! Ты должна меня пускать в управление, хоть бы понемножку.

– Понемножку машина тебя слушать не станет, а хорошенько тебя выдрессировать для пилотирования не удастся. Времени нет, и… еще чего-то в тебе нет.

– Чего же во мне нет? Да я этими железяками еще в прежней-то школе…

– Ты «железяки» эти не любишь, презираешь, – она его откровенно дразнила. – А параскаф и антигравы послушны лишь тому, кто их чувствует, ну… как собственную скрипку, как пси-математические твои формулы, как гидролюди любят свои аквастаты, когда на серьезные глубины погружаются. Они же там сидят, под водой, на своих придонных фермах или в геологодобыче, и твердо знают, если с их обожаемым костюмом хоть что-то случится, тогда – все, каюк. И сам же будешь виноват.

В последнее время она увлекалась аквастатом, погружалась в воду на час, полтора, возилась в единственном институтском бассейне, будто действительно решила стать гидровумен. Ее, как слышал Ромка, даже врачи за это поругивали, потому что она явно перегружалась в этом своем увлечении. Почему у нее так получилось, не объясняла. И никто из психологов этого не понимал.

Ромка пару раз забирался с ней в воду и обнаружил, что она там пробовала развести коралловый садик с рыбами и красивыми водорослями. Это было необычно даже для самых больших оригиналов. Однажды он ее спросил:

– Зачем это тебе? Ты только по-человечески попробуй ответить, я же не для протокола спрашиваю, а от желания разобраться.

– Не знаю толком, даже если по-человечески… Иногда думаю, что вода похожа на Чистилище. Так же ограничено зрение, дышать трудновато, действовать приходится с нагрузкой, в общем, как-то так. Больше ничего объяснить не могу.

Выходило, что она готовится именно к Чистилищу, к рывку в Ад. А дело это, несмотря на не очень веселые показатели при тренировках, с них не снимали. Пожалуй, даже наоборот.

Ромку пару раз таскали по начальству, разговаривали со всей административной вежливостью, но и с таким же… тактом, какой проявляла старинная пушка тяжелого калибра. Особенно в этом бывал силен генерал.

– Вересаев, знаешь, дело предстоит опасное. Вы туда попадаете и рассчитываете на то, что мы в конце концов вас вернем, вытащим назад. А если – нет? Ты что по этому поводу думаешь? На что надеешься?

– Вам, наверное, трудно, господин генерал, отправлять нас с Гюльнарой туда… А вот нам-то, знаете, легко. Ну просто безо всяких сложностей жизнь сложилась, без проблем, совершенно.

– Я тебя не люблю, Вересаев, за то, что ты ерничаешь, когда ответить не хочешь.

– Да что вы, Вадим Николаич, как могли подумать такое?

– Ерничаешь даже сейчас. Ты что же, хочешь, чтобы тебя таким вот… клоуном и запомнили?

– Это уж как получится.

Тогда подключился фон Мюффлинг, его высказывание стоило большего внимания.

– Сижу я здесь у вас, забывать родной язык стал, даже сны снятся по-русски, а все же не понимаю русских. Вот скажите мне, Роман Олегович, на что вы надеетесь? Или вы просто решили упереться в какой-то фатализм и на этом поставить точку?

Тогда Ромка начинал уже в который раз объяснять, какие он придумал следствия из своего замечания по матрешечному строению времени. И как это может на их эксперимент повлиять. Барон кивал, вежливо постукивал пальцем, чтобы Ромка побыстрее закруглялся, а генерал грозно хмурился, он не понимал, кажется, ни одного слова, ни одного из допущений, которые ему приводились.

– Нет, не могу постичь Россию. Никого из моих, даже самых отпетых, фанатов науки на такой эксперимент не удалось бы уговорить. А вы идете туда легко, словно… и впрямь на свои выводы надеетесь. – Кажется, барон даже начинал горячиться. – Да вы учтите, Вересаев, что все, что вы тут нам втемяшиваете, еще нуждается в проверках и перепроверках. И теории ваших… построений нет, не существует она. – Фон Мюффлинг пробовал взять себя в руки. – Конечно, ваше сообщение после похода к зеркалу Земли передано в теоретические институты, они там работают, но все же…

И генерал включался, не мог он надолго оставаться лишь свидетелем разговора:

– С теми ресурсами, которые вы с Сабировой потащите с собой, даже если найдете на том конце экзопланету, у вас останется срок жизни всего-то года два. Только если вы попадете уж совсем на подобие Земли, тогда сумеете… – Внезапно в его глазах заблестела искра понимания. – Или думаешь, что ты и Гюльнара станете кем-то вроде Адама и Евы для нового человечества? Немыслимо, Вересаев! Ты же ученый, должен понимать, что такого не бывает.

– Я не знаю, что там получится. Но рассчитываю, что мы совершим эксперимент, сдадим этот чертов тест на разумность.

– Значит, все-таки уверен в своей теории? – с тяжким подозрением в голосе спросил генерал. – Надеешься сходить туда, не знаю куда, и даже вернуться, да?

От такого разговора Ромка уставал, пожалуй, побольше, чем от иного, пусть и самого трудного тренажера.

– Не знаю, как вам еще объяснить, просто… Попробую вот что. «Плавать по морю необходимо, сохранить жизнь не так уж необходимо». Забыл, как это звучит на средневековой латыни, но это и не важно. А важно, что поговорка эта возникла еще лет за сто до Магеллана, при Генрихе Португальском, Мореплавателе, в незапамятные времена. И я думаю, что это не просто фраза, в этом утверждении – суть людей, наше общее свойство. И залог нашего возможного успеха. – Он помолчал. – Уж извините за пафос. Пожалуй, я пойду… дальше готовиться.

Когда он подошел к двери, генерал закричал ему в спину, словно обнаружил что-то важное:

– Понял, почему мне с тобой так… В общем, ты слишком много философствуешь!