Читать книгу - "Драконья справедливость - Дэниел Худ"

— Ничего. Ничего я не могу доказать. Все — лишь догадки. Я не так хитер, как они, и не могу вытаскивать кроликов из пустого мешка.

— Ладно, — сказал Лайам. — Давайте так. Вы расскажете мне все, что знаете, а кроликов таскать буду я.

Ему пришлось запастись терпением. Жрец перешел от ярости к меланхолии и порывался удариться в плач. Похоже, дни, проведенные в заточении, сломили его — впрочем, как Лайам догадывался, он и по природе своей не относился к стойким натурам. И все же спокойные слова ободрения сделали свое дело. Иерарх сел на койку, нахохлился и начал рассказ.

— Я вырос в этих краях, но рано покинул их, отправившись в Торквей, чтобы служить Матери Милосердной. Столичный храм принял меня, я гордился своими успехами в постижении храмовых таинств, и, когда здесь понадобился иерарх, наша братия удостоила меня этой чести. Герцог ласково обошелся со мной, и, укрепившись душой, я стал помогать местным жителям обращать свои помыслы к небу…

Как понял Лайам, забот у Котенара хватало. Он не только усердно служил своей генеральной богине, но, освоившись, стал восстанавливать заброшенные святилища иных таралонских богов, ухаживал за алтарями, возносил соответственные молитвы. Предшественник Котенара, жрец бога войны, был, по-видимому, не очень радив, и, упомянув о нем, иерарх покраснел от негодования.

— Ленивый, вздорный, ограниченный человек! Вы и представить не можете, в каком состоянии я нашел эти храмовые постройки! Запустение, мерзость, позорище, оскорбление всех светлых чувств… Нет-нет, такое увидеть я никому не желаю!..

Лайам, уверенный, что все это не так уж и важно, попросил Котенара не отвлекаться.

— Я отвлекаюсь? Простите! Но… оскверненные алтари! Ладно, друг мой, последуем дальше. Я поселился в Хоунесе, в своей родной деревушке, и принялся понемногу возвращать людей под крыло почитаемых в Таралоне богов. Они закоснели в неверии, мне приходилось подолгу беседовать с ними. Вера вливалась в их души помалу, встречая сопротивление, меня недолюбливали, пытались вредить. Но голос мой постепенно сделался слышен, и многие возвращались на праведный путь. Платили положенную десятину, приносили дары, посещали службы. И помогал мне во всем этом граф Райс. Будучи не только владетелем восточного побережья, но и человеком благонравным и добрым, он многое сделал для укрепления веры…

Почуяв, что иерарх подбирается к главному, Лайам горячо закивал и спросил:

— Что же произошло?

Котенар вздохнул.

— Полгода назад граф заболел. Его стали мучить колики. Его внутренности терзала жестокая боль, он жаловался, что их словно бы пронзают раскаленным железом, его била дрожь, он весь горел. Сейчас в это трудно поверить, но наш граф находился на грани жизни и смерти — и уже месяц как не вставал. К нему призывали лекарей, знахарей с травками, ему пускали кровь, для него ловили самых отборных пиявок. Посылали даже за колдунами — не помогало ничто. Я был все время при нем, я неустанно молился о его исцелении и побуждал самого графа обращаться к богам. До некоторого времени он охотно прислушивался ко мне. — Котенар судорожно вздохнул. Воспоминания были слишком болезненны. — И тут появилась она. Аспатрия, ведьма, искательница теней. Я никогда не встречался с ней до этого часа. Мы были напуганы, граф умирал, она вошла к нему и провела с ним всю ночь. Мы ожидали, глядя на закрытую дверь. Когда ведьма ушла, граф заперся изнутри и не впускал ни меня, ни слуг целые сутки. Мы боялись за него, мы стучались и даже хотели выломать дверь, но граф прикрикнул на нас, и голос его был удивительно бодрым. Наутро граф вышел к нам — здоровый, веселый. Мы и не надеялись на такое. Он послал ведьме дары и в тот же день отправился объезжать свои земли. Он снова стал прежним, наш господин, — он смеялся, шутил, он ласково обращался со всеми, но от меня отвернулся. Он объявил, что не желает больше видеть меня, и запретил мне появляться в его доме. Я… я вернулся в Хоунес и продолжил свой труд в одиночку.

Иерарх закрыл руками лицо и сидел так какое-то время.

— Я должен был… О, боги, что за слова?! За них, пытаясь себя оправдать, цепляются слабые люди. Что делать, таков я, видно, и есть, но это не утешает. Я должен был все понять, я должен был догадаться, — но я словно ослеп. Я думал, что граф всего лишь ожесточился. Что он повернул свое сердце против богов, перенесши столько страданий. Такое бывает, я надеялся, что со временем это пройдет, я молился, продолжая свой труд, и ждал удобного часа. — Жрец понурился, уронив руки между колен. — И все же я должен был это заметить!

«Мастер, похоже, я отыскал комнату квестора Проуна».

«Отлично, — откликнулся Лайам. — Следи за ним, подслушивай, если удастся. Сообщай мне обо всех его действиях».

— Заметить что?

Котенар поднял голову.

— Разве не ясно? Что он выговорил у тьмы свою жалкую жизнь и что сделку эту устроила ведьма! Теперь он идет за нею как раб, и душа его день ото дня становится все чернее.

— Понятно, — медленно проговорил Лайам, присовокупляя к накопленным фактам и этот кирпичик, но все еще не решаясь прикинуть, как выглядит целое сооружение. — Однако при чем здесь пещера? И пропавшие дети?

Жрец со стоном возвел глаза к потолку, кадык его заплясал. А ну как он вновь впадет в молитвенный транс? Лайам кашлянул, жрец передернул плечами и взял себя в руки.

— Невинные жертвы! Бедняжки! Не сомневаюсь, их гибель также лежит на совести заключивших сделку сторон. Тьма жаждет крови невинных!

Пещера в скалах близ Хоунеса служила одновременно и усыпальницей для рыбаков, и местом поклонения богу смерти Лаомедону. Котенар, по своему положению, имел ключ от этой гробницы. У Аспатрии, как у искательницы теней, такой ключ тоже имелся, ибо тела периодически выбрасываемых на берег утопленников нужно было где-то хранить.

— Море — вечно голодный зверь, мастер квестор. И потому в пропаже детишек обвинили его. Рыбаки попросили меня совершить погребальный обряд — так делается, когда кто-нибудь гибнет в пучине. Мы пошли в пещеру и обнаружили там окровавленный нож, тела детей и этот круг, начертанный нечестивой рукой. Я тут же послал нарочного к эдилу. Я слышал о нем много хорошего, хотя и не был с ним лично знаком. Мне и в голову не приходило кого-либо подозревать, граф сам натолкнул меня на мысль об Аспатрии. Узнав о моем поступке, он впал в ярость и прокричал, что я вечно лезу куда не надо, что он не позволит мне возводить напраслину на достойных людей. Тут-то я и смекнул, что дело нечисто, но у меня не было фактов, чтобы что-нибудь доказать.

Грациан приехал в Хоунес и провел короткое расследование. Котенар не стал говорить ему о своих подозрениях, но эдил и сам очень быстро разобрался во всем. Ведьму арестовали. В тот же день солдаты Райса ворвались в дом Котенара и нашли там пергамент с чертежом пентаграммы и голубой мелок.

— Граф потребовал освободить ведьму, ибо найденное впрямую указывало на меня. Эдил Грациан — Мать Милосердная, упокой его душу! — думал иначе. Он ведь приехал в Хоунес по моему вызову, а разве добыча выводит охотника на собственный след? Разве не я обнаружил мертвых детишек? Убив бедняжек, повел ли бы я на место их гибели рыбаков? Эдил все это понимал, но не хотел оскорбить графа, и потому сказал, что увезет нас обоих. Граф взбеленился, но эдил ему не поддался, заявив, что решать, кто прав, кто виновен, будет ареопаг. Стражники привезли нас сюда и на долгие месяцы заточили вдали от света и жизни. Я молился, уповая на то, что справедливость восторжествует, и порукой тому был эдил Грациан. Но теперь он мертв, и надежда погибла. Рассчитывать уже не на что! Как мне, так и вам!