Читать книгу - "Все разумные - Павел Амнуэль"

Утро для Кронина было самым тяжелым временем суток. Трудно просыпаться, особенно если ночь — как большинство ночей в последнее время — была бессонной и забыться удавалось только в те минуты, когда за окном уже начинал прорезываться серый мучительный рассвет. Проснувшись и определив, что он все еще на этом свете, а не на том, где вообще не бывает рассветов, Кронин должен был натягивать брюки и перелезать с кровати в стоявшую рядом коляску. Если перед работой успевала забежать Софа, она помогала брату совершать эту процедуру, но часто у нее не было времени, и Кронин сам добирался до туалета, а потом делал зарядку, готовил завтрак, выпивал две чашки чаю и подъезжал на коляске к компьютеру. Только здесь, в привычной позе — ноги вытянуты и почти не болят, клавиатура лежит на коленях, рукам удобно, и зрение не напрягается — Кронин приходил наконец в норму и становился тем человеком, каким он себя уважал. И каким его наверняка уважал бы Гарик. «Папа, ты самый сильный человек в мире». Видел бы сын сейчас… Или после смерти мамы… Или тогда, когда позвонил его ротный и сказал, что лично закрыл Гарику глаза, когда тот…

Не нужно, — сказал себе Кронин. Он умел подавлять эти мысли — они возникали спонтанно, но он уже научился сразу загонять их в подсознание или еще глубже, не запирать там, но удерживать какое-то время в неподвижности. Чтобы можно было работать.

Он вышел в Интернет, проверил почту, обнаружил письмо от Гущина и расшифровал его. Куратор сообщал о странном поведении Филиппа Сокольского, решившего почему-то, что неожиданная смерть Елизаветы Мыртыновой произошла не по естественной причине — экспертиза утверждала это совершенно определенно, — а потому, что некая террористическая организация вышла на след группы и ведет теперь ее планомерное уничтожение. Прямо Сокольский не высказывал Гущину это свое подозрение, но ясно дал понять, а потом еще и с патологоанатомом разговаривал, но, похоже, остался при своем мнении. «Обратите внимание на психологическое состояние Сокольского», — писал куратор.

А что Кронин мог сделать? Психологом он никогда не был. Физика и висталогия — в этом он специалист. Фил — впечатлительный человек. И Лизу он, похоже, любил. Во всяком случае, что-то между ними было — они довольно часто приходили вместе и уходили вдвоем, сидели рядом, иногда Кронин замечал взгляды, которые Филипп бросал в сторону девушки. Нормально. Лиза была замечательная… Умница, красивая… Господи, если бы был жив Гарик… Все-таки Филипп ей не пара, он не такой яркий, какой была она, а вот Гарик мог бы…

Стоп, — сказал себе Кронин. Не нужно.

Он набрал номер и слушал длинные гудки. Может, прошла минута, может — больше. «Никогда не бросайте трубку, если долго не будет ответа, — сказал ему как-то Гущин. — Я подойду даже если в это время буду на дне моря». Что было делать на морском дне сотруднику аппарата Академии, Кронин не знал — скорее всего, это была идиома, но Гущин действительно всегда отвечал на звонок, и трудно было понять, откуда он говорит и почему так долго не поднимал трубку.

— Слушаю, Николай Евгеньевич, — сказал знакомый голос, и Кронин вздрогнул, почему-то он до сих пор не мог привыкнуть к номерным определителям на телефонах. — Вы получили мое послание?

— Получил, Вадим Борисович, — произнес Кронин. — Честно говоря, я тоже не знаю, как быть с Филиппом Викторовичем. Вчера вечером…

Кронин замолк, он не решил еще, стоит ли посвящать Гущина во все детали разговора и вполне очевидных намеков. Сокольский не в себе, это понятно. Но нужно ли Гущину знать, какие идеи носятся у него в голове?

— Да-да, — сказал Гущин. — Так что вчера вечером?

— Был разговор. Филипп Викторович подозревает, что это сделал кто-то из нас.

— Из нас?

— Я имею в виду членов группы.

— Но… Это нонсенс. Каким образом? Зачем? Сокольский серьезно так думает? Мне показалось, что он катит бочку на неизвестных террористов. Типичный конспирологический синдром.

— Он был вполне серьезен. Поэтому я и хотел с вами посоветоваться. Вчера Филипп Викторович выспрашивал каждого, кто где был и что делал, когда умирала Елизавета Олеговна.

— Алиби?

— Совершенно точно. Слово не было произнесено, но Филипп Викторович имел в виду именно алиби.

— Нонсенс, — повторил Гущин. — Но вы правы, в таком состоянии Сокольский может наломать дров. Может, его на время изолировать от группы? Пусть отдохнет…

— Изолировать — это вы хорошо сказали, — пробормотал Кронин.

— А что предлагаете вы?

— Ничего, Вадим Борисович. Просто… Поскольку состояние Филиппа Викторовича неизбежно сказывается на нашей работе, то боюсь, в течение какого-то времени мы будем топтаться на месте. Я имею в виду, что мои отчеты…

— Если речь только об этом, — облегченно вздохнул Гущин, — то считайте, что вопрос улажен.

— И еще, — сказал Кронин. — Не нужно нам никого на замену.

— Это тоже понятно, можете не объяснять. Любой новый человек при нынешнем положении дел… Кстати, вы читали последний отчет Пентагона об антитеррористических разработках физиков Ливерморской лаборатории? Это у них на сайте, очень любопытная информация, только вчера выложена, там есть две-три идеи, к которым стоит присмотреться. Переслать вам или взглянете сами?

— Ах, — сказал Кронин, поморщившись: в ногах возникла режущая боль, он слегка переменил позу, и боль сникла, осталось только вязкое ощущение неудобства, — все это чепуха, мы давно ушли от таких разработок.