Читать книгу - "Сердце двушки - Дмитрий Емец"

Выбраться Родион никак не успевал. Клубок молний уже отделялся от пальца женщины, когда она вдруг вскрикнула и схватилась за шею. Под ее ладонью Родион успел увидеть что-то тускло блеснувшее. Золотая пчела. Родион дотянулся до льва и хотел с силой рвануться вверх, чтобы вытолкнуть себя из колодца, но в этот момент отделившийся от пальца женщины клубок молний достиг земли, превратив ее в синевато-белый с разбегающимися прожилками лед. Спустя мгновение лед проник в колодец и, сковывая его, побежал к скобе, за которую держался Родион.

Родион понял, что нельзя позволить льду его коснуться. Он разжал руки и с криком полетел вниз. Пару секунд спустя его ноги врезались во что-то трескучее, гнилое, и, пробив накрест лежащие доски и пролетев еще немного, он рухнул на наваленное кучей тряпье. Родион вскочил, упал, опять вскочил. Он был ободран, но цел. Доски спасли его. Сверху доносились вопли ведьмы, и крошечной точкой светлело небо. Изредка ведьма пускала вниз боевую молнию, которая, цепляя стенки колодца, сшибала уцелевшие скобы.

Родион лихорадочно сунул руку в карман, проверяя, цел ли белемнит. Цел. В кармане пальцы его нашарили что-то круглое. Прыгун. Сам не зная зачем, Родион вставил его в глазницу – и сразу же перед ним как по волшебству появилась низенькая дверка, криво начерченная у самого пола. Протиснуться в нее можно было только на четвереньках. Прямо какая-то дверь Алисы из Зазеркалья. Откуда она здесь взялась? Несколько секунд Родион сомневался, но сверху доносились вопли и проклятия, сыпались молнии и падал кирпич. Нечего было и думать о том, чтобы подняться по скобам. Да и уползать без фонаря в кромешную темноту – верная смерть.

И Родион решился. Торопливо вытащив из кармана белемнит, он подсунул его под доски, устроив так, чтобы сыпавшиеся сверху осколки не разбили его. Он понятия не имел, сколько впереди окажется дверей и где они будут находиться, а раз так, то лучше не рисковать.

«Потом за ним вернусь!» – решил Родион.

Не сводя глаз с крошечной дверки, он побежал на четвереньках и, как барашек, боднул каменную стенку. Что-то полыхнуло, прорвалось как бумага, и Родион провалился в небольшую комнату. В комнате этой тоже была дверь, но уже не для прыгуна, а обычная.

Выглядела комната не то чтобы уютно, но вполне обитаемо. У стены помещался небольшой диван, у дивана – стол с шахматной доской. Фигуры на доске были каменные. Камни неровные, пористые, далеко не все подходили для резьбы. Резали, однако, с большим искусством. Резчик не просто ощущал структуру каждого камня – он знал, чего хочет получить от него и, главное – что может получить. Напрасных надежд ни на один камень не возлагал, и потому почти никакой камень его и не обманул. Некоторые фигуры показались Родиону кого-то странно напоминающими. Сутулый шахматный конь походил на Долбушина, а одна ладья сильно смахивала на Тилля. С ней рядом стояла еще одна ладья, еще не совсем законченная. Изображала она крепкого мужчину с крупными чертами лица.

Рядом с диваном на полу стоял деревянный ящик. Надеясь найти в ящике какое-нибудь оружие, так как шнеппер он потерял, Родион открыл его, однако никакого оружия в ящике не обнаружил. На дне лежал осколок зеркала. Родион взял его, перевернул – и увидел самое мерзкое, уродливо-злое и одновременно слабое лицо, какое ему когда-либо приходилось видеть в жизни. Самое ужасное, что лицо это было его собственным, но безмерно утрированным, будто его собрал из миллионов самых неудачных фотографий человек, безмерно ненавидящий Родиона.

И брови, и скулы, и лоб, и щеки – все кричало Родиону о самом скверном, о чем он с удовольствием бы забыл. Родион видел трясущийся подбородок – такой же, как у деда по матери, когда тот утверждал, что бросит пить, когда захочет, но вот пока не хочет. Видел круглые бессмысленные глаза, когда – единственный, кстати, раз в жизни – его отец пинал ногами лежащего и не сопротивляющегося человека. Да, тот мужик нарвался сам, но отец бил его с таким ощущением правоты, что в Родионе, которому было тогда лет десять, все потрескалось от страха, оттого что бывает правота, которая хуже злобы. Родиона трясло. Он попытался отбросить осколок, но не смог. Стекло влекло его, показывая страшную, до того скрытую истину. В душе у него что-то рушилось, и прежде всего рушился он сам.

Бывает, создаешь себе из какого-то человека идеал, представляешь его невесть чем – а человек оказывается самым обычным. Например, в тебе с детства живет уверенность, что дядя Леша – титан и богатырь, упирающийся головой в потолок, потому что ты его таким запомнил, когда сам сидел в закутке между диваном и дверью и грыз вкусные колесики от игрушечного грузовика. Потом встречаешься с ним лет через двадцать – и видишь вдруг, что дядя Леша маленький, и уставший, и нелепый, и смех у него глупый. И богатырь дядя Леша обрушивается в твоей душе.

Бывает такое и с родителями. Однажды понимаешь, что твой папа совсем не герой, а человек вполне себе социально адаптированный, лавирующий, а в чем-то и слабый, да и у мамы есть свои недостатки. Вообще по отношению к родителям мы нередко испытываем сложную смесь любви и ненависти. И любим их, и стыдимся, и скрываем их от друзей, и одергиваем, потому что нам кажется, что они изрекают непрерывный поток глупостей.

– Зеркало Кики Златовласого! – произнес кто-то. – Последний уцелевший осколок!

Родион резко обернулся на голос – и выронил наконец стекло. В дверном проеме он увидел Гая. На груди у него поверх холщовой рубахи висела кабанья голова на цепочке. Тут же воробушком прыгал Белдо и слал Родиону непрестанные застенчивые улыбочки. В руках у него была чашка с чаем и печенье. Обо всем позабыв, Родион кинулся на Гая, но Белдо быстро выплеснул чай в воздух, махнул рукой – и Родион, налетев на незримую преграду, был отброшен. Он опять прыгнул – и опять его отбросило.

– Не надо, родненький! – произнес Белдо со все той же трогательной улыбкой. – Эта магия называется «рама». Ничего особенного. Просто вертикально висящая водичка, растянутая очень тонким слоем. Но связи между молекулами усилены, так что хоть грузовиком врезайся – не прошибешь.

Родион заметался вдоль преграды. Не доверяя Белдо, он схватил с пола тяжелый табурет и стал с силой бить табуретом по магической завесе. Дионисий Тигранович с любопытством наблюдал за ним, выставив вперед руку, которой он поддерживал незримую преграду.

– Кстати, как тебе Леонардина? – спросил он. – Говорят, она убедительна в роли страдающей девушки.

Осознав бесполезность своего занятия, Родион отшвырнул табурет:

– Это та чокнутая ведьма? Она скинула меня в колодец.

– Но ведь и ты, кажется, ко мне не с миром пришел? – спросил Гай. – А Леонардина на псиосе. Тут уж извини – кадровый голод. С кем можем, с тем и работаем. Опять же, ты хотел ко мне попасть – вот ты у меня.

– Как вы узнали, что я к вам иду?

– «Третьяковская» – наша территория. Ну а ты бродил там долго, явно выискивал двери… Сложить два плюс два просто, особенно учитывая, что Штопочка ранена. Поверь, никто этого не хотел.

Гай сочувственно цокнул языком. Родион опять схватил табурет. На этот раз он был так зол, что табурет разлетелся после второго удара. Остальные удары Родион наносил уже его ножкой. Это было даже удобнее – короткая, немного изогнутая дубинка хорошо лежала в руке.