Читать книгу - "Черный ферзь - Михаил Савеличев"

Если бы мир все-таки создал благообразный старец, на досуге до дня творения развлекаясь чисткой часов, черпая из анкерного механизма и шестеренок вдохновение трудовой шестидневки, то для нашаливших подмастерьев он придумал бы именно такой ад – угрюмую машину, совершенную систему рашпилей, напильников и наждаков, стачивающих до основания малейшие шероховатости, раздражающие педантичного творца.

Раздался нарастающий свист. Узкая тень разбила туман, обрушилась на ферму, вцепилась длинными челюстями в обвисшее тело и тут же ушла вверх, унося с собой добычу, оставив в креплениях руки до предплечий, да ноги до колен с торчащими из бледного мяса острогами костей. Кровь стекала по перекладинам. А спираль продолжала движение, неторопливо пронося и мертвых и пока еще живых мимо мрачных чудес несовершенного мира.

– Знаток запрещенных наук, – представился с соседней фермы изможденный старец. – Приговорен навечно. За гордыню…

– Запрещенных наук? – переспросил Сворден.

– Да, знаете ли, – оживилось иссохшее тело. Оно даже завозилось, устраиваясь поудобнее в креплениях, сбивших запястья и лодыжки до кровавых струпьев. – Странная причуда выжившего из ума гордеца.

– Никогда не слышал о таких науках, – признался Сворден.

– Они же запрещены, сударь, – поучительно выставил палец собеседник. – Всякий запрет, видите ли, есть стремление породить иллюзию. Взять, так сказать, на себя роль демиурга всего сущего, прикрывая темные делишки бессмысленными и необъяснимыми запретами вкушать от древа познания.

– Вы, я вижу, человек опытный…

– Да уж, – закашлялся от смеха старец. – Здешние места особенно располагают к созерцанию… Все-таки он меня обманул, подсунув яд вместо лекарства. Хотя… Трудно его обвинять в подобном. У вас, наверное, такие вещи – на уровне рефлексов? Из рук же дурака не принимай… Кхе-кхе…

– Тогда растолкуйте, что происходит, – попросил Сворден, возвращая выжившего из ума старикашку к более связной беседе.

Старец прекратил бормотать что-то там о мудрецах и ядах, дураках и лекарствах, гноящимися глазками покосился на Свордена, пожевал морщинистыми, бескровными губами:

– Происходит, происходит, – сварливо передразнил он. – Все только и хотят знать, что происходит. Если я назову все это кошмаром, вы же мне не поверите?

Сворден покачал головой.

– О чем тогда толковать, – пробурчал старец. Он попытался надолго замолчать, но упускать редкого собеседника казалось ему верхом расточительства. – Ну, хорошо, ничего сложного здесь нет. Хм, когда говорят – нет ничего сложного, то подспудно подразумевают нечто невыразимое в своей простоте. Объяснить предмет, знаете ли, означает расчленить его на произвольные куски, доступные пониманию. На этом, кстати, и построена запрещенная наука – воссоздать изначальную сложность из весьма простых вещей, скрыть которые нет никакой возможности. Или необходимости. Творцы иллюзий, знаете ли, весьма неряшливы.

Лента приближалась к дырчатым руинам, откуда доносился отчетливый хруст. Фермы одна за другой погружались в густую, липкую тьму, и она с каким-то довольным причмокиванием поглощала их без следа.

– Прошу любить и жаловать, – кивнул старец. – Наша добрая «чмокалка», весьма примитивное развлечение, но на чувствительные души производит впечатление. Когда-то о ней слагали легенды… Ну, насколько их вообще возможно сложить, а главное – передать из уст в уста в подобном, кхе-кхе, подвешенном состоянии на переходе от «чмокалки» до «дробилки».

Сворден прислушался к глухому эху желудочного несварения из уже близких развалин.

– Ну, строго говоря, это отнюдь не развалины, – предупредил знаток запрещенной науки. – Экспедиция, которая здесь высаживалась… – старец пожевал губами в непонятном затруднении. – Видите ли, не могу подобрать слово поделикатнее, без ваших оскорбительных коннотаций – “шпион”, “засланный”, “информатор”, Aufklärer… Мой закадычный друг, скажем так, не погрешив против истины, стал одним из свидетелей изысканий в здешних местах, патронируемых вашим незаб… Буль…

Тень поглотила старца, заколыхалась, выдавила изнутри парочку громадных пузырей, которые лопнули с омерзительной сытостью трупной плесени, выкинув из себя облака спор. Те, точно рой злобных насекомых пробуравили воздух с жужжанием, от которого заломило зубы, плавно обогнули Свордена и с чпоканьем принялись вертеть отверстия в соседе, облепив его плотной шевелящейся массой цвета позеленевшей бронзы.

Человек отчаянно возопил и с такой силой задергался на ферме, что из-под ухватов брызнула кровь. Кожа от проникших внутрь спор напухла, взбугрилась, рвалась, словно ветхая одежда, и сползала с заходящегося в крике мученика, обнажая сырой кусок окровавленного, полуживого мяса.

Вот лопнуло лицо, отскочив мятой маской от передней части головы, бесстыдно выставив напоказ подноготную механику улыбки и скорби, страха и размышления, любви и отвращения, и множества других эмоций – физиологических отправлений разума, что пребывая в вечной тьме черепа, пытается корчить ухмылки позабавнее, как шут безжалостного короля, придавая хоть какую-то значимость абсолютной бессмысленности пожирания собственных детей.

Вот распустились незаметные швы на плечах и боках, отчего тяжелая броня задубевшей кожи – исцарапанного, но все еще надежного панциря для отчаянных турниров и предательских поединков с кровожадной совестью – соскользнула вниз, высвобождая гниющее нутро изъязвленных мышц и обрывков сухожилий.

Все еще мычащее тело начало распадаться глиняным болваном, изо рта которого вытащили волшебный амулет, что давал видимость жизни грубо слепленному подобию подобия творца.

Скользкие пальцы кошмара не в силах удержать отяжелевшее тело. Тьма наползает на глаза, и в ней вспыхивает голубая прозрачность раннего утра. Морщинистые руки все еще сжимают штурвал, а в открытую дверь втекает та особая тишина природы, в которую можно вслушиваться до бесконечности. Если бы у него оставалась эта бесконечность…

– Пора… – рука похлопывает по плечу.

Он кивает и разжимает пальцы. Подносит ближе к глазам ладони, изумляясь их внезапному превращению из поздней зрелости в глубокую старость. Утончились пальцы, резче прорисовались жилы, под ногтями усилился намек синевы. Он вдруг подумал, что если жизнь и похожа на скачку на розовом коне времени, то именно с пальцев и начинается умирание. Любопытная старость все крепче пытается ухватиться за растрепанную гриву жеребца, но едкий пот близкого конца впитывается в поры и разносится по телу. Кто сказал, что глубоким старцам уже не свойственна ясность мысли? Глубоким старцам не свойственна крепость рук, что уже устали цепляться за жизнь.

– Мне позвонили утром, и я решил сразу же доложить вам…

– Да… Да… Ты правильно сделал, – прозрачные северные глаза так жаждут одобрения, что у него нет сил выговорить этому белобрысому крепышу, который мог быть его сыном, выговорить этому нетерпеливому мальчишке, который, сложись обстоятельства иначе… – Помоги мне.