Читать книгу - "Пленных не брать! - Виктор Бурцев"

Болото выглядело совершенно безжизненным. На самом деле болотам это несвойственно: при всей своей способности навевать тоску и уныние болото – полноценный живой организм, в котором вечно что-то булькает, шевелится, живет или, на худой конец, гниет и умирает. Но даже гниение и умирание – какое-никакое действие, а это болото стояло, словно законсервированное. И было оно бесцветным: серая трава, серые стволики погибших деревьев, серые зеркальца воды...

Тяжело опустившись на еловый выворотень, торчавший из малоприметного холмика посреди воды, комиссар минут десять сидел, глядя себе под ноги. Потом громко сказал:

– Отставить.– Помолчал и повторил еще громче: – Отставить, твою мать! Идти. Вперед идти!

Но идти вперед он просто не мог. Он мог только сидеть, цепляясь руками за гнилое дерево, и раскачиваться из стороны в сторону.

Станислав Федорович не знал, сколько дней уже идет. Он лишь понимал, что наступила весна, снег сошел... Вначале он упорно ходил по кругу, то и дело возвращаясь к месту ночлега. После четвертого возвращения Воскобойников нарочно пошел в другую сторону, но вернулся всё к той же могиле лейтенанта Буренина и к трупу Айнцигера, до сих пор цеплявшемуся рукой за тонкий стволик. На шестой раз мертвого немца уже не было, остался лишь его вещмешок, который Воскобойников подобрал, потому что там были еда и самогон. Куда делся труп, он старался не думать... не давал ему думать об этом и сухой, холодный смех, звучавший ночами, когда комиссар трясся, свернувшись вокруг очередного хилого костерка. Но мертвый финн его не трогал, только смеялся, выматывая душу тонкими нитями.

Потом, когда Воскобойников уже потерял счет возвращениям, когда закончились остатки еды в мешке Айнцигера, он неожиданно вышел из замкнутого крута. Вышел на берег узкой речушки, покрытой тонким ноздреватым льдом, упал на четвереньки и принялся пить из полыньи, черпая воду горстью. Мелкими обломками льда он изрезал губы в кровь, но не заметил этого.

Несколько дней, а быть может, и недель комиссар шел по лесу. По дороге он потерял автомат, потом выбросил вещмешок, распихав его нехитрое содержимое по карманам.

Теперь он брел по холодному болоту, изредка останавливаясь, чтобы напиться или самодельным сачком из нательной рубахи зачерпнуть жижу. Ощупью он выбирал в ней всё живое, шевелящееся и либо запихивал в карманы, либо ел, стараясь не думать, что именно ест. Это давало комиссару силы – или силы давала Руна? По крайней мере Воскобойников не заболел, двигаясь по пояс в ледяной жиже; нет, он чувствовал холод, чувствовал боль в суставах и изрезанных ногах, но так и не заболел.

Он жевал, сплевывая чешую, нечто скользкое, бьющее хвостом, а перед глазами вертелась желто-розовая вывеска в окне магазина: «Крабы – превосходная закуска. Из крабовых консервов можно приготовить много разнообразных блюд. Требуйте в магазинах Главрыбсбыта „Гастроном“, „Бакалея“, в ресторанах и буфетах в Москве. Наркомрыбпром СССР, Главрыбсбыт».

Наркомрыбпром, Главрыбсбыт – такая же непонятная скороговорка, как и «Dansk-Rekilriffel-Syndikat. Kobenhavn. Patent Schouboe». Что это? Зачем и кому всё это может быть нужно здесь, среди серого болота, среди низко летающих птиц, издающих резкие, мрачные крики?

Наверное, всё это больше ничего уже не означает. Ни Главрыбсбыт, ни «Dansk-Rekilriffel-Syndikat». Этого нет. Есть только Руна, тепло которой тело ощущало даже через карман, через мокрую заскорузлую ткань.

А потом появился чужой черный человек. Он шел по болоту параллельно вихляющему в стороны, больному курсу комиссара Воскобойникова, причем шел легко, беззвучно, и Станислав Федорович слышал только, как тот шепчет что-то себе под нос. Один раз Воскобойников выстрелил на звук, но безрезультатно – попутчик не отставал.

Потом он начал разговаривать с Воскобойниковым.

– О, что за женщины, понятия в них мало, они в понятиях имеют пустоту, – сокрушенно произнес человек, наблюдая, как комиссар пытается взобраться на скользкую кочку, поросшую колючей старой травой.

– Пошел ты... с-сука... – выдохнул Станислав Федорович. Он понимал, что спутник – порождение бреда, и разговаривать с ним считал ниже своего достоинства.

Докучливый попутчик брел следом еще несколько часов, потом прочел странные, безумные стихи:

Народ бросает кверху шапки

И артиллерия гремит

И едет в лентах князь Суворов

И князь Кутузов едет следом

И Ломоносов громким басом

Зовет солдат на поле брани

И средь кустов бежит пехота

И едет по полю фельдмаршал

Да, министр Пуришкевич

Был однажды на балу

Громко музыка рычала

Врали ноги на полу

Дама с голыми плечами

Извивалась колбасой

Генерал для развлеченья

Шлепал пятками босой...

Воскобойников еще раз обозвал его сукой. Попутчик отстал, но стихи комиссар запомнил, как это бывает с вещами, которые запоминать вовсе не собираешься.

Кто это был такой и зачем приходил? Воскобойников часто думал об этом потом и не мог найти ответа. Но явно не убитый финн. Вряд ли у него имелись способности к стихосложению. Способности к тому, чтобы мертвым таскаться по лесам и болотам, несомненно имелись, а вот слагать простые слова в стройные строфы – увольте.

Болото давно кончилось, и Станислав Федорович полз по плотному каменисто-песчаному грунту, усыпанному хвоей. Бог его знает, сколько бы еще так ползти, но тут Воскобойников уткнулся головой в ствол низенькой корявой сосны. Боднул его пару раз, не понимая, откуда возникло препятствие, потом провел ладонью по облетающим лепесткам коры и заплакал.