Читать книгу - "На краю империи. Камчатский излом - Сергей Щепетов"

– Дядя Ваня?!.

– Был дядя, да весь вышел, – прохрипел человек, с трудом усаживаясь на корточки.

А Митьке словно колом по лбу врезали: встретить здесь и сейчас самого… Козыревского!

Иван Петрович Козыревский умудрился стать местной легендой уже при жизни. Отец его, якутский обыватель, по пьяни зарезал мать и был приговорен к «торговой казни». Однако кнута он не попробовал, а отправился с сыновьями «заслуживать вину» на только что открытую Камчатку. Года через три его убили коряки близ Карагинского острова, когда он в команде служилых возвращался с Анадырска. Войдя в возраст, Иван поверстался в казаки. Как и прочие служилые, он ездил за ясаком, подавлял бунты – в общем, бил и грабил иноземцев по всем правилам. Когда в 1707 году на Камчатку вернулся Атласов, он быстро поссорился с Иваном. Тот хоть и был молод, но уже пользовался авторитетом среди служилых, да и горяч был, азартен чрезвычайно. Атласова сместили, арестовали и отправили государю челобитные о его злодействах. Камчаткой стал править казачий «круг», избравший новых приказчиков. Волюшка продержалась недолго – из Якутска прислали новых кровопийц. В 1710 году Иван Козыревский с Данилой Анциферовым устроили в Верхнем остроге заговор. Сами они вроде бы никого не убивали, но в скором времени все три государевых приказчика отправились на тот свет.

Заслуживать вины, покрывать грехи подвигами – обычная практика землепроходцев. Козыревский с Анциферовым не стали исключением: весной 1711 года они собрали немалую команду и отправились на реку Большую. Там они разгромили неисчислимые (по их отчетам) полчища немирных ительменов, вновь заложили сожженный ими Большерецкий острог и, пересев на байдары, отправились открывать Курильские острова.

В 1712–1713 годы Козыревский еще дважды плавал на Курилы. Конечной целью этих экспедиций было, конечно, проведывание «земли Апонии». Дальше второго острова Курильской гряды Иван Петрович не продвинулся, однако собрал о Японии много рассказов. Не имея никакого образования, он, тем не менее, составил «Чертеж как Камчадальскаго носу, також и морским островам, коликое число островов от Камчадальскаго носу до Матмайского и Нифону островов».

А в следующем, 1714 году приказчик Иван Енисейский уехал в Якутск, не дождавшись официальной смены. Вместо себя начальником Камчатки он оставил Ивана Козыревского. Тот правил меньше полутора лет, но успел совершить немало. Кроме прочего, при нем во всех трех острогах вместо заборов из жердей поставили новые бревенчатые стены.

Опять-таки, по давней традиции русских землепроходцев, почти за каждым взлетом следует падение. В 1715 году из Анадырска прибыл «настоящий» приказчик Алексей Петриловский. Он принял дела у Козыревского, и началось… По сравнению с этим алчным зверем все предыдущие злодеи-начальники казались почти ангелами. Сколько при нем погибло ительменов, никто, конечно, не считал. Для служилых же порки и пытки стали повседневностью. Карьера Петриловского закончилась убийством Ивана Малахова…

Петриловский продержался у власти всего год, но успел крепко схватиться с Козыревским. Люди полагали, что в этой борьбе Петриловский использовал кое-что из былых грехов Козыревского, кое-что из того, что следствие по убийствам 11-го года не сочло нужным заметить. Опять же у казаков нет власти смещать начальство. Такое деяние вполне могли посчитать бунтом, тем более что в событиях опять был замешан этот Козыревский. В общем, Иван Петрович решил уйти от суда мирского – упросил архимандрита Мартиниана постричь его в монахи и стал иноком Игнатием.

Новому иноку тогда было лет тридцать от роду, и переключиться на молитвы он никак не мог. Все знали, что в боях и походах бывший Иван о себе не забывал, хотя его капитал никто не считал. Сделавшись монахом, он «своим коштом» построил возле Нижнекамчатска часовню и кельи – Успенскую пустынь – «ради прибежища ко спасению беспомощным и престарелым и раненым служилым людям, которые не имеют нигде головы преклонить».

При Козыревском пустынь процветала. Монахи запасали рыбу и пытались заниматься земледелием. Правда, за неимением тяглового скота, пахать им приходилось на ительменах… Об этом прослышало даже высокое начальство, и якутский архимандрит Феофан прислал иноку Игнатию рясу и клобук в подарок.

Друзья и знакомые могли только догадываться о причинах дальнейшего. Никто вроде бы монаха сильно не притеснял, прошлым в глаза не попрекал, однако восемь лет назад инок Игнатий собрал свой скарб и уехал в родной Якутск. И вот теперь…

– Да как же… Ты чо, дядь Ваня… – бормотал Митька, пытаясь сообразить, не обознался ли. Однако надежды на это не было – слишком характерное лицо, да и голос…

– Чо-чо… – буркнул инок. – С Треской договорился. Считай, более седмицы в трюме пластом лежал – тьфу, бля! Ох, прости, Господи…

– Смердит от тебя…

– Пожрать дай, нюхач хренов!

– Дык ить… – Митька сунул руку за пазуху и извлек огрызок сухой рыбы. – Тута нету, тока в бате!

– Дай суды! – Монах буквально вырвал у него кусок и впился в рыбу зубами.

Точнее, хотел впиться – сразу же скривился от боли, повалился на бок и начал кашлять, брызгая кровавой слюной.

– Плох ты, отец Игнатий, – констатировал очевидное Митька и отобрал у него огрызок. – Тебе, поди, твердое-то нельзя, потерпи малость.

– Нельзя, бля… Зубы шатаются, ноги болят…

– Цинга у тя, однако.

– Знаю. Сколь годов без сей кары Божьей обходился… Да простыл еще…

– Оно и видно, – вздохнул Митька. – Давно в бегах?

– А то! – вздохнул Козыревский. – Может, выпить чо есть?

– Есть! – вспомнил Митька. – Я ж для сугреву взял!

Малую баклажку вина, согретого за Митькиной пазухой, монах осушил буквально в три глотка. Вскоре лицо его посветлело, взгляд прояснился.

– Давно нашей травянки не пробовал! Хороша… Я ить как в двадцатом годе отсель уехал, так до Якутска добрался. Назначил меня архиепископ тамошний Феофан строить монастырь Покровский. Опосля того уехал Феофан по делам в Тобольск, дык меня и Спасским монастырем управлять оставил.

– Высоко ты летал, отец Игнатий! – восхитился Митька.

– Не то слово! – не без гордости признал монах. – А в двадцать четвертом годе вернулся Феофан с приказом от митрополита, чтоб, значит, сыск про меня учинить. Учинили, падлы… – Козыревский опять закашлялся, с трудом отдышался и продолжил: – В опчем, забрали у меня пожитки, каки были, – не положено, дескать, монаху! Одной мягкой рухляди записали на полторы тыщщи… А было-то на две с гаком!

– Все, что нажито непосильным трудом?! – чуть насмешливо ужаснулся служилый.

– Ну дык! – кивнул монах. – Однако ж того мало: каки недостачи да растраты по монастырям были, все мне приписали – считай, пятьсот Рублев!

– Вот это ты попал, дядя Ваня!

– Игнатием зови! – приказал Козыревский. – Не расстригли меня ишшо!

– Ладно, – охотно согласился Митька. – Нетто ты стерпел те поборы?!