Читать книгу - "Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес"

парковку, где оказалась церковь евангелических христиан, по совпадению – в разгар евангелической службы, и – как она опять же заявила, без заметных причин или мотивов, которые можно было бы назвать, – она бесцельно вошла и села в конце на мягкое кресло, как в театре, которые, как правило, стоят в их церквях вместо деревянных скамей, и стоило ей сесть, как проповедник, или отец, или как их там называют, якобы заявил: «Сегодня с нами в пастве человек, который чувствует себя потерянным, безнадежным и на грани, и он должен знать, что Иисус его очень-очень любит», – и тогда – в комнате для общения, рассказывая, – девушка заявила, как оторопела и глубоко растрогалась, сказала, что мгновенно ощутила внутри огромную, драматическую духовную перемену, то есть почувствовала себя, по ее словам, совершенно успокоенной, безоговорочно замеченной и любимой кем-то наверху, и словно теперь жизнь вдруг приобрела смысл и направление, и так далее и тому подобное, и что впредь она ни разу не испытывала грусти или пустоты – с тех пор, как пастор, или отец, или кто он там выбрал именно этот момент, чтобы заглянуть дальше остальных евангелических христиан, обмахивавшихся бесплатными веерами с глянцевой цветастой рекламой церкви, как бы устно их раздвинуть и каким-то образом обратиться непосредственно к девушке и ее обстоятельствам как раз в мгновение глубокого духовного бедствия. Она описывала себя как машину без поршней и клапанов. Оглядываясь назад, я вижу, конечно, определенные параллели с собственным случаем, но в тот момент моей единственной реакцией стало раздражение – они оба всегда раздражали меня до чертиков, и не помню, с чего я в тот день вообще с ними сидел и разговаривал, при каких обстоятельствах, – и помню, как нарочито ткнул языком в щеку, чтобы та заметно выпирала, и взглянул на девушку в сапогах с сухим сарказмом, и спросил, с чего это она взяла, что евангелический пастор обращался непосредственно к ней – в смысле, конкретно к ней, если все остальные в церкви наверняка чувствовали себя так же, ведь практически все настоящие американцы нынешней (тогдашней) эпохи после Вьетнама и Уотергейта чувствовали отчаяние, разочарование, утрату мотивации и направления, потерянность, и что, если слова проповедника или отца «Кто-то здесь потерян и безнадежен» тождественны гороскопам в «Сан-Таймс», которые специально пишут универсально очевидными, чтобы вызывать у читателей гороскопов (как у Джойс каждое утро, за овощным соком, который она себе замешивала в специальном аппарате) особое жутковатое ощущение избранности и прозрения, пользуясь тем психологическим фактом, что большинство людей – нарциссы, падкие на иллюзию, будто они и их проблемы уникально особенные и что если они что-то чувствуют, то больше себя так не чувствует никто. Другими словами, я только притворялся, что задаю вопрос – на самом деле я дал девушке снисходительную лекцию о человеческом нарциссизме и иллюзии уникальности, как толстый промышленник из Диккенса или «Оборванца Дика» [81], который откидывается на спину кресла от пышного пиршества, сложив пальцы на огромном брюхе, и представить себе не может, чтобы в этот миг где-нибудь в мире существовали голодные. Еще помню, что девушка христианина была крупной и рыжеволосой, с какими-то проблемами с зубами по бокам от резцов, заслонявшими их и привлекавшими все внимание, потому что в разговоре она широко и самодовольно улыбнулась и сказала, что ничуть не считает мое циничное сравнение каким-то опровержением или аннулированием ее важного христианского опыта того дня или его эффекта на ее внутреннее перерождение, ни капельки. Возможно, тут она взглянула на христианина в поисках поддержки или «аминь» – не помню, что делал во время всего разговора христианин. Однако помню, как сам широко и преувеличенно улыбнулся в ответ и заявил «пофиг», а про себя думал, что не стоит тратить время на споры с ней, и с чего я вообще перед ними тут распинаюсь, и что они с Пепсодентовым мальчиком друг друга стоят – и знаю, уже скоро оставил их вдвоем в комнате для общения и ушел, думая об этом разговоре и чувствуя себя несколько потерянным и отчаянным, но при этом утешаясь, что я хотя бы лучше невежественных нарциссов вроде этих так называемых христиан. И еще помню, как чуть позже стоял на вечеринке с красным одноразовым стаканом пива и пересказывал кому-то нашу беседу, выставляя себя остроумным, а девушку – полной дурой. Знаю, что в любой истории или случае, о которых рассказывал людям в тот период, я почти всегда был героем – от чего, как и от воспоминания об одиноком бачке, меня сейчас чуть ли не корежит.

Так или иначе, теперь кажется, будто это было очень давно. Но, думаю, я помню ту беседу из-за одного важного факта из истории о «спасении» христианки, который я тогда просто не понял – и, если честно, не думаю, что его поняли они с христианином. Ее история и правда дурацкая и лицемерная, но это не значит, что в тот день в церкви девушка ничего не испытала или что тот день не повлиял на ее жизнь. Я плохо объясняю, но я тогда был одновременно и прав, и не прав. Думаю, правда, наверное, в том, что огромные, внезапные, драматические, неожиданные, переломные события непереводимы и невыразимы – как раз потому, что они действительно уникальные и особенные, хоть и не в том смысле, как думала христианка. Потому, что их сила – результат не просто самого события, но и обстоятельств, в которых тебя накрыло, всего в твоем предыдущем жизненном опыте, что к этому привело, сделало тебя тем, кто и что ты есть, когда тебя накрыло. Я понятно говорю? Это трудно объяснить. Девушка с лужком на сапогах забыла рассказать, почему чувствовала себя особенно отчаянной и потерянной, а потому настолько психологически «подготовленной», чтобы воспринять общее и безадресное обращение пастора на свой счет. Справедливости ради, может, она уже и сама не помнила почему. Но все-таки на самом деле она рассказала только драматическую кульминацию своей истории, то есть о комментарии проповедника и вызванных им внезапных внутренних переменах, а это почти как рассказать одну концовку шутки и ждать, что человек рассмеется. Как бы сказал Крис Эквистипейс, ее история – просто данные; отсутствовали фактические обстоятельства. С другой стороны, всегда возможно, что и вот эти 20554 слова моего жизненного опыта не поймет никто, кроме меня, – и тогда они будут ничем не лучше попытки христианки объяснить, как она дошла до того, до чего дошла, допуская, конечно, что она не кривила душой