Читать книгу - "Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки - Владимир Коваленко"

Сначала была схема бронирования «Невского»… а потом Берта принялась разворачивать другие. Ствол трижды усиленной семидюймовки. Новый практический снаряд с поддоном из мягкого дерева и распорным клином из дуба. Как ни смешно, дерево не так уж плохо заменяет в нарезах медь. Точность таких снарядов куда выше, чем у простых болванок, только вот банить стволы приходится после каждого выстрела. Для учебы — отлично, а для боя по-прежнему нужна медь. Вот — нормализующий колпачок. Вот — наброски замка для казнозарядного варианта орудия. Вот разрез — картина разрушения брони под обстрелом разными типами снарядов. Вот — осколочный снаряд, а вот — шрапнель…

Возможно, девушка и желала возрыдать на широкой мужской груди, да Алексеев знаков не заметил. Да и стало ей чуть легче. Так он неделю ходил к Уэрта — якобы по делам, а вообще — помолчать вместе.

Да, он был слишком джентльменом, потому, верно, так и остался всего лишь другом. Вон Норман предложил плечико для обплакивания. Берта не воспользовалась, но запомнила, кто вел себя как мужчина с женщиной, а кто — как товарищ с товарищем. Хотя… какая разница? Любовь на войне — глупость. И все-таки у нее изредка проскакивает — то Юджин, то Евгений, то Ойген. То ли товарищ, то ли брат… А тут даже не привычно-повышающее южное «коммандер». Потрудилась поломать язык отчеством…

— Что случилось, мисс ла Уэрта?

Она оглянулась, словно…

— Об этом говорить с вами должен был брат… но письмо морского секретаря, разумеется, шло через меня. Потому… Дэниэлу было бы тяжело об этом говорить даже просто союзнику. Мистер Алексеев… Письмо подписано мистером Мэллори, но по стилю судя — а я его хорошо изучила, написано президентом… — Берта помотала головой. — Я не о том. Надо коротко. Они там, в Ричмонде, знают о том, что предложил вам Стекль. Они понимают, что в интересах России сорвать перевозку французских войск из Мексики в Европу. Они не знают, насколько на самом деле тяжела или легка обстановка на Рейне и Дунае. Зато они знают — если французы ударят из Мексики в Техас, рухнет вся Конфедерация к западу от Миссисипи. Насколько это правда, не знаю. Но они желают, чтобы вы знали: если Конфедерация рухнет, враги России получат не десятки, а сотни тысяч врагов на европейский фронт. Возможно, у нас в Америке не слишком умелые солдаты и генералы, но их у Линкольна много. Они…

Берта ударила затянутым в перчатку кулачком по броневому борту. Хорошо, с разворота. Тяжелые волосы на мгновение подались вверх и вбок.

— Что у вас с ухом?

— Неважно! Они… Они там все… — не положенные леди слова застряли в горле, — глупцы. Думают, что можно победить людей, решивших стоять до конца. Потому… Я исполнила неприятный приказ, Evgeniy Ivanovich. Передала, что просили. А вы на эти слова не оглядывайтесь!

Развернулась… Резко. Да уха почти нет! Выглядит… она права, неважно.

Важно, что каждый француз, вернувшийся в Европу, получит шанс убить русского солдата. Каждый француз, оставшийся в Мексике, получит шанс убить солдата Конфедерации.

Выбор ясен… но союзники дышат на ладан. Не врут! Алексеев охватил руками голову. Именно знакомство с Бертой позволило ему заглянуть в статистику. Такого не подделать… просто не додуматься. Конфедерация перекрыла любые теоретические пределы мобилизации в четыре раза — и все еще не голодала и продолжала сражаться. Россия, увы, на такое близко не способна. Даже под железной рукой Николая Первого — она не выдержала и десятой части той нагрузки. Да и в эту войну… И миллиона не мобилизовали — беспорядки. Хуже, чем янки.

Но именно потому лишняя соломина на хребтине империи вовсе не нужна! Там и так рядком бревна: Дунайский фронт, Балканский, Кавказский, Персидский, Шведский, Северный. Хорошо, Попов на американском Западе так англичан развлекает, что у них ни сил, ни времени не остается ни на набеги к Камчатке, ни на блокаду Аляски.

И вот теперь мичману придется решать вопрос, который тяжел был бы и для канцлера. Или… Великого князя. Евгений криво ухмыльнулся. Эта гримаса у него прежде никогда не выходила. Как ни поступи, слухи пойдут. И, хочешь не хочешь, старшего начальника нет. Переложить груз не на кого. Что ж, не впервой простому русскому офицеру держать судьбу империи на плечах.

Что ж, да будет так. Всё — на себя. И всё — на «Невского». Он крепкий корабль, не такое вынесет. Команда… Им нужно сказать. Все? Почти все. Убрать грязь, не более того. Но это — после выхода в море. А до этого мы просто готовимся к походу. Очередному. Рутинному.

Снова сверкающий огнями зал. Драпировки собирали по всему городу. Поторопился Римский-Корсаков насчет утраты интереса к музыке, поторопился. Рояль под тонкими пальцами Берты ла Уэрта гремит «Невским полонезом». На крупные произведения у мичмана нет времени, но те, что выбегают из-под проснувшегося пера… Не верится, что веселая музыка написана человеком, еженедельно ставящим голову на кон. Да хотя бы слышавшим слово «война». А Николай только руками разводит, будто в чем-то виноват — мол, пишется только это. Впрочем, сегодня будет что-то новенькое. Берта придирчиво рассматривает ноты, словно это чертеж новой гранаты. «Я не знаю, насколько хорошо это взрывается, но у меня нет лишних станков. Придумывайте деревянный корпус. Поражающую способность нарастим, поместив в него немного картечи…» И ведь придумывают!

— Коммандер Корсаков, такое не следует играть с листа. Тем более, у меня теперь слишком мало практики. Чтобы разучить такую пьесу, нужно время… Быть может, вы сами?

Николай все понимает. Завод… Берта выкроит время — урывками, в течение месяца или около того. За это время он уйдет в новый поход. А так хочется увидеть реакцию публики сейчас! Тем более что из похода можно и не вернуться. Да и от просьб не отвертеться.

И вот зал наполняет музыка… Совсем другая.

Чего в ней больше? Гордость, надежда, боль. Неостановимая, неудержимая мощь, рвется из-под клавиш — в море. Терзать врага клыками семидюймовок, бить в борт шестовыми минами, просто таранить — во всю мощь машин, перемноженную на инерцию тяжелого корпуса. Но при этом — выжить и взять курс домой, потому что на берегу — ждут. Не выйдет — уходить под волны с развевающимися флагами, потому что возвращение с позором немыслимо. Ни для уходящих, ни для провожающих.

«Прощание с крейсером»… Да, так и придется идти… Меж двух путей к бесчестью выбирать третий, ведущий к гибели. Затих последний аккорд.

— Мистер Алексеев, а вы, оказывается, не способны чувствовать музыку!

Люси Холкомб смотрит серьезно и сочувствующе.

— Почему, миссис Пикенс?

— Потому что вы улыбаетесь.

Остается пожать плечами.

— Николаю не говорите. Я очень рад, что он, найдя себя на флоте, не забыл прежнего увлечения. Может быть, оттого и не слышу самой музыки — мне довольно того, что он пишет. А чувствователи найдутся… Видите Адама Мецишевского? Вот уж кто на небесах!

А как не быть на небесах? Музыка, сочиненная товарищем, — прекрасна, но весть с Родины стократ милей. Его помнят! Ему пишут… Несмотря на все мятежи и войны. Нет, прямо сейчас он читать письмо не будет. Потом. Когда можно будет остаться наедине с листом бумаги, словно с далекой невестой. Может быть, когда в ушах смолкнут зовущие к смерти и славе аккорды, он сможет расслышать шепот милой!