Читать книгу - "Футуроцид. Продолженное настоящее - Андрей Столяров"

Он перелистнул пару страниц. А вот мнение одного из контролирующих экспертов. И. Б. Панародин, футуролог, доктор наук, профессор, лауреат. Ну эта фигура нам знакома уже давно… «Таким образом невозможно определить – это эпизоды одного и того же будущего, просто разнесенные по вектору времени, или это сегменты принципиально разных версий грядущего, из которых осуществится только одна… Также невозможно определить, являются ли данные версии онтологическими возможностями грядущего или это лишь галлюцинаторные представления визионеров о том, каким будущее должно/может быть… Подводя итоги сказанному, мы вынуждены заключить, что ни один из предъявленных эпизодов, «трансцензусов», как их называет автор проекта, не имеет связи с текущей реальностью (настоящим), а потому и не может служить основой для социального проектирования».

Зарубил.

Ох, строг Исмар Бакадович, ох – суров.

Так, еще пара страниц… А это у нас что?… А это визуальное приложение к сюжетам трансцензусов. Создано по рассказам реципиентов, исполнитель – Агата (Анастасия Тальникова, художник). Тушь, рисунок пером… Референт медленно перебирал плотные негнущиеся листы картона: громадный зал, ряды сотен коек, на них – скорченные в застывшей судороге фигуры людей… Эскалатор метро: лица, прикрытые медицинскими масками, поверх них – расширенные ужасом, слезящиеся глаза… Ледяные торосы, мохнатое, в белой шерсти, уродливое существо, крадущееся меж них… Снова – громадный зал, толпа, вздернутые руки, разинутые кричащие рты… Биржевая паника, что ли?… Чахлый поселок с обшарпанными строениями, сугробы пыли у стен, потрескавшаяся, как в среднеазиатских такырах, корка земли… Ничего не скажешь, здорово нарисовано. У этой Агаты (Анастасии Тальниковой) явный талант…

Еще раз: н-да… И еще раз признаем: хорошее для прикладной аналитики определение – продолженное настоящее. Возможно, главная наша ошибка заключается именно в том, что мы пытаемся жить в продолженном настоящем. Всеми силами стараемся удержать то, что есть, а оно уже умерло, разлагается, отравляет собою ростки будущего, пробивающиеся сквозь безжизненный дерн.

Об этом следовало бы подумать.

И все же Референт, несмотря на весь свой опыт, не понимал, почему данный материал был направлен ему да еще и с пометкой «срочно!», о чем свидетельствовала галочка, поставленная синим карандашом. Ведь прав, прав Панародин: все это не имеет отношения к нашей реальности. Даже если так называемые трансцензусы действительно выражают собою будущее, то это очень отдаленное будущее, не требующее принятия незамедлительных мер. А трансцензус Чаги (Игната Веретенникова) можно объяснить простым совпадением: сделай сто – двести прогнозов, и пара – тройка из них обязательно окажется правильными.

Твердо он знал одно: президент никогда не загружал его второстепенными материалами. И если раньше не поручал ему ничего по «Аргусу», то, вероятно, и не считал это направление важным.

Что изменилось?

С чего появилась синяя галочка?

Почему данный проект вдруг оказался в фокусе его внимания?

Он положил перед собой два последних картона. На одном была изображена Дворцовая площадь в Санкт-Петербурге. Ее заполняла плотная многотысячная толпа: вздымались транспаранты, флаги, портреты, людской разлив выплескивался и на Невский проспект, и на Певческий мост, а на импровизированной трибуне перед дворцом – сразу бросалось в глаза, что это временное сооружение – стоял человек в куртке и, подняв к небу руку, что-то кричал. Причем голова его была обведена красным карандашом.

А на втором картоне, как бы приближенным наплывом, тот же оратор был изображен почти в четверть листа. И едва Референт бросил взгляд на его лицо, как мелкая холодная дрожь окутала ему сердце.

Так вот в чем тут дело.

Вот почему эта папка оказалась у него на столе.

Он узнал человека, стоящего на трибуне.

* * *

Они уже около часа гуляют по саду. Точнее – по той его части, которая огорожена и является внутренней территорией Флигеля. Сад сильно запущен: деревья, в основном ивы, вразнобой кренятся изогнутыми стволами, ветви кое-где сплетаются так, что через них приходится чуть ли не продираться.

– Зато нас никто не услышит, – говорит Агата.

– А нас слушают?

– Не знаю. Но рисковать не стоит.

Дагу здесь тоже спокойней. Его что-то начинают ощутимо давить стены Флигеля: тесный, со спичечный коробок, номер в жилом отсеке, где расселили визионеров, тесная, еще меньших размеров, кабина, в которой он проводит по несколько часов в день, тесная рабочая аудитория, где они сидят, уткнувшись носом в компьютеры, тесная комната отдыха с телевизором, показывающим, кстати, всего три федеральных канала. Хочется пространства, свежего воздуха, незнакомых лиц, шума улиц… По крайней мере, эта окраина сада из Флигеля не просматривается. Да и некому сейчас за ними смотреть. Сегодня среда, а по средам ровно в одиннадцать их удостаивает личным посещением Коркус, формально он – научный руководитель проекта. Обставляется это весьма торжественно. Гремлин встречает уважаемого академика еще в дверях, почтительно, на полшага сзади, препровождает его на второй этаж, в общую аудиторию, где тот, остановившись и оглядев присутствующих из-под нависших, как мох, бровей, делает несколько маловразумительных замечаний. Их аккуратно записывает Анчутка, играющая в данном случае роль секретарши, а затем Коркус, благосклонно кивнув: «Работайте, работайте! Желаю успехов!», скрывается с Гремлином в кабинете – там уже приготовлены коньяк, чай, печенье. Выслушивание ценных указаний занимает около получаса, и далее Коркус так же торжественно, постукивая палкой с позолоченным набалдашником, отбывает, причем Гремлин с приятной улыбочкой провожает его до машины. Правда, Даг однажды своими глазами видел, как Гремлин, взяв листок с записями, сделанными Анчуткой, не читая, рвет его на клочки и выбрасывает в мусорную корзину.

Во всяком случае, Гремлину сейчас не до них, и Агата, слегка нервничая, что на нее непохоже, объясняет Дагу складывающуюся ситуацию. Она считает, что ситуация в «Аргусе» – хуже некуда. Все четырнадцать трансцензусов, полученных за весенние и летние месяцы, представляют собой негативные версии будущего.

– В принципе это логично. Ты материалы читал? Я имею в виду приложение, которое написал Профессор.

Да, конечно, Даг читал эти материалы. И, конечно, на него, как, впрочем, и на других, комментарий Профессора к ним произвел соответствующее впечатление. Профессор, по специальности историк и культуролог, обратил внимание на любопытный факт: впервые за два с половиной тысячелетия мы пребываем в эпохе, у которой нет позитивного будущего. По мнению Профессора, будущее возникло в Античности. Еще Платон в четвертом веке до нашей эры предложил проект идеального государства, основанного на разумных, как казалось тогда, социальных началах. Это и был желаемый образ будущего. Но и помимо Платона существовали в то время разнообразные «Солнечные острова», «Аркадии», «Острова блаженных» – образы такого будущего, где человек живет счастливо и беззаботно… Множество аналогичных моделей породило Средневековье – от теократий Иоахима Флорского и Раймонда Луллия до вполне светских проектов Томаса Мора («Утопия»), Томмазо Кампанеллы («Город Солнца»), Фрэнсиса Бэкона («Новая Атлантида»), Франсуа Рабле («Телемское аббатство»). А дальше, уже в Новое время, возникли проекты социализма и либерализма, предложившие конкретные социальные технологии для достижения привлекательного грядущего.