Читать книгу - ""Фантастика 2025-31". Компиляция. Книги 1-27 - Роман Корнеев"

Но какая разница, сколько их было?

– Сорок важных исторических развилок, вероятность которых в итоге была драматически отлична от стопроцентной. Какова вероятность, что они всё-таки оставили чёрную колею нерушимой?

– Один к тысяче миллиардов, – нехотя подтвердил третий. – И что это значит?

– Это значит только то, что нас тащит за собой сила, не подконтрольная ни Ромулу, ни нам, ни, вон, пришлым соглядатаям. Нас стабилизирует в этой чёртовой потенциальной яме сама Вечность.

– Опять ты за своё, – поморщился, как от зубной боли, второй. – Какая разница, мы так и так остаёмся слепы и глухи надолго.

– Ну почему же. Впереди Век Вне, за ним Бойня Тысячелетия, Финнеанский мятеж, Мирофаит. Рано или поздно мы сойдём с чёрной колеи, рано или поздно мы выскользнем из-за Барьера, совершим побег, поднимем мятеж. Дайте только время. Главное, что у человечества теперь есть будущее.

– Сперва нам придётся самим этот Барьер возвести.

Трое помолчали. На этот раз первым подал голос самый неприметный.

– Ты и правда веришь, что Симах Нуари послушает нас и предоставит Ромулу всё необходимое?

– Не Ромулу. Соратникам. То есть как их там, Воинам. Причём предоставит с радостью. Он же тоже не слепой, хоть и упёртый, как все летящие. Он сейчас не в том положении, чтобы колебаться. Опять же, у него в свите, на наше счастье, есть ирн.

– А что ирн?

– Ирны видят всё иначе из-за своего собственного Барьера, который они так и не решились покинуть. И они лучше нашего понимают, что особого выбора у спасителей нет. Или сделать, как мы хотим, или оставить человечество запертым на Матушке ещё на тысячу лет, и тогда уже получить совсем иную, уже поистине чёрную колею. Вы оба видели, что это может быть.

О да, они видели.

Бескрылые птицы, бьющиеся с Железной армадой. Бьющиеся в одиночестве и погибающие в одиночестве, сгорая в огне собственных звёзд. Помня о том, что так быть не должно. Помня о своём давнем выборе.

Нет, соорн-инфарх фанатик, но не дурак. Впрочем, не людям, всерьёз обожествляющим собственную планету, рассуждать о фанатиках.

– Но если летящие вернут излучатель, стало быть, нам тоже следует улетать. Как же мы Её оставим?

– А вот так и оставим. Ты прекрасно знаешь, что в каждой из известных нам миллиардов вариантов развития событий внутри Большого цикла Мать должна была умереть.

– Но не так.

Рыжий кивнул, мрачнея.

– Не так. Но и чёрной колеи никто из нас раньше не видел. Значит, наше открытие и эта колея как-то да связаны.

И тут же безо всякого перехода яростно, в голос захохотал.

– Ну что опять?

– Я тут подумал, вы только нье злитьесь, что если бы Симах Нуари каким-то чудом смог осознать, что именно сталось с Матерью, он бы не только не покинул Сол-систему, он бы, пожалуй, и человечество отсюда не выпустьил. А то, поди, и прихлопнул бы тут нас всех, как мух. Крылу одного залпа из всех орудий бы хватило.

– Что же ты радуешься? – неприязненно проскрежетал бородатый.

– Я радуюсь, что этого не случитсья. Не потому, что подобное совсем невозможно, а потому, что этого не допустьит всё та же колейя.

– Ты так говоришь, будто речь идёт о неких одушевлённых сущностях со своей волей и сознанием.

Тут шут снова посерьёзнел.

– Мать – наше коллективное «я», собирательный слепок всех смертных душ, запертых на этом голубом шарике. Безумная, отравленная ноосфера, без которой мы все стали как слепые котята, даже Ромул. Он убил Её, но он же теперь тысячи лет посвятит Её возвращению. И в итоге добъётся своего. Только человечество к тому моменту о Ней позабудет. Такая вот горькая ирония.

Ему не ответили. Закат окончательно растворился в чёрных тучах, снег кружил в автоматически активировавшихся прожекторах посадочной площадки, обустроенной автоматами обслуживания в сотне метров позади троих из ларца, подальше от клиффа.

Трое не спешили. Их чувство времени было единственной путеводной нитью, что вела слепых Хранителей тернистыми путями Курукештры.

Тилтвинг прилетит и улетит, и никого вокруг не останется.

И только изъеденный ржавчиной от небрежения и скуки рыцарь останется почивать здесь во веки вечные.

Или же нет.

Или же кругом него и правда зыбко реет на холодном зимнем ветру нечто иное.

Нечто нематериальное, но оттого ещё более ценное.

Легчайшая кисея неисполненных мечтаний и позабытых надежд.

Воспоминания о некогда сорвавшемся с ветки листке.

О всех тех людях, что жили и умирали у лона Матери.

О могучей воительнице, которая рвалась покорять звёзды.

О юной девочке, которая решила однажды, что ей нужно всех спасти.

Об усталом персекьюторе, который не пожелал никого предавать.

О старом писаре, который мечтал удержать в руках неуловимое – саму человеческую память о прошлом.

Хранители глядели в черноту, и пытались повторить его подвиг. Но не могли, не имели такого таланта.

Их действительность была ортогональна такому понятию, как память.

Память всегда движется вдоль стрелы времени.

Что-то случилось единожды и осталось вовеки.

Или же не вовеки, но на краткий миг.

Неважно.

Хранители жили в мире текучих временных струй, где всё было зыбко и не определено, где царствовали вероятности событий и даже смерть была не окончательным, терминальным состоянием, но воплощала в себе множество переходных форм.

Они никогда не горевали и о смерти Матери.

Об убийстве Матери.

Для них Она до сих пор оставалась такой же живой, такой же безумной, такой же отравленной собственными детьми.

Для них Она никогда и не умирала.

Но оттого лишь слаще была радость узнавания, когда они впервые увидели свет в разрыве чёрной колеи, впервые вдохнули Её такой сладкий и такой смрадный дух, казалось, уже полностью позабытый, ушедший в иную реальность, но нет, вот же он, снова здесь, вокруг.

Как такое могло случиться и что было тому причиною, Хранители не знали, да и не задумывались никогда о подобных вещах. Всё, что случалось в их многомерном утлом мирке, происходило как бы само собой.

Без бремени сожалений и страха неудач.

Они были Хранителями Вечности, они жили вне времени и пространства, а потому не были способны на истинную благодать. И лишь какая-то часть их рудиментарной физической оболочки продолжала трепетать и радоваться свету.

Такому же чёрному.

Такому же иллюзорному.

Но всё-таки путеводному свету.

Потому они никуда не спешили, замерзая на ветру, с трудом уже чувствуя на холодной коже ледяные струйки талого снега, не замечая стрёкота лопастей за спинами.

Вот теперь пора.

Под сказочным обетованным небом,

Под бестолково справедливым небом,

Под безмятежно неутешным небом

С весёлым криком умирает Вечность.

98. Первый

Я считаю каждый день,

Я отбрасываю тень,

Я живой, хотя и не похоже.

Я не ангел, я – ничей,

Я покинул мир людей,

Я иду к тебе

Здесь и ниже, автор стихотворения: Роман Рябцев, «Технология»

Ромул размеренным шагом поднимался вдоль гребня, время от времени оглядываясь на медленно погружающийся в голубую дымку каменный лабиринт Мегаполиса.

Здесь, в пятидесяти километрах от края Ледника, тот выглядел вполне привычно, если не помнить, насколько вглубь многолетних снежных наслоений уходят теперь эти каменные остовы. Башни, баухаузы и палаццо с каждым годом всё сильнее погружаются в спрессованный паковый лёд. Поди достань.

Ничего, фабрикаторы уже вышли на продуктовую мощность, выпуская к границам агломерации по миллиону своих трудолюбивых крысок в сутки.

Ромул вчера собственными глазами наблюдал, как те работают. Три особи с жаром дрались за килограммовый огрызок монотредной стали, с усердием обтачивая о него свои алмазные резцы, только искры вокруг летели.

Эти механические трудяги вскроют любые залежи обломков, проберутся в самую мешанину перекрытий, пророют себе путь в глубинах вечной мерзлоты, но в итоге сотрут этот гнойник с лица Земли.

Земля. Помимо Ромула, пожалуй, на Матушке не осталось людей, кто бы так её по-прежнему называл. А скоро и имя-то такое позабудут.

И сам Ромул – в том числе.