Читать книгу - "Решение номер три - Владимир Михайлов"

1

Когда в вечерний час отдохновения и мечтаний человек уходит из реальной жизни – не насовсем, разумеется, но лишь на то время, пока звучит Девятая «Крейцерова» Людвига ван… и когда во время вполне ожидаемой паузы между «Адажио состенуто» и «Темой с вариациями» в сознание слушателя совершенно неожиданно вторгается звук столь же громкий, сколь и немузыкальный, здесь и сейчас совершенно неуместный – этого, поверьте, оказывается вполне достаточно для того, чтобы вывести человека из себя и заставить его совершать действия нелогичные, неоправданные и, возможно, даже недостойные, о которых впоследствии можно будет только пожалеть.

Вообще-то немузыкальных звуков возникло два. Но первый не привлёк внимания слушателя Девятой: то было привычное кошачье мяуканье, сперва деликатно негромкое. Кот просто хотел выйти. Однако его хозяин, поглощённый ожиданием «Вариаций», пропустил просьбу четвероногого мимо ушей. Кот повторил – на сей раз громко и выразительно, как это умеют оскорблённые и ограниченные в своих естественных правах коты.

И снова остался неуслышанным. Не только потому, что пошла «Тема». А и потому, что иной, куда более громкий и явно посторонний звук просто заглушил кошачью жалобу.

Может быть, впрочем, и он, сопровождавшийся к тому же яркой и протяжной вспышкой за окном, куда более длительной, чем заурядная молния, не заставил бы Зенона Птича отреагировать на происшедшее так бурно, как это произошло в действительности. Согласитесь, однако же, трудно сохранить высокомерное спокойствие, если Кузя, ваш кот, друг жизни и поверенный души, благовоспитанный и многоопытный, разражается на этот раз уже громчайшим и дичайшим мявом, какого Зенону не приходилось слышать за десять лет их мирного сосуществования, и более того, если достойное четвероногое тут же, без малейшего разбега, совершает небывалый прыжок, собственной массой распахивает дверь и исчезает в густой мгле.

Так что, я думаю, никто (окажись у этой сцены хоть один зритель) не удивился бы, увидев, что в следующую секунду Зенон Птич, совершенно утратив самообладание, последовал за котом, лишь самую малость уступая ему в скорости. Впоследствии и сам Птич так и не смог найти разумное объяснение некоторым деталям своего тогдашнего поведения: тому, например, что он даже не задержался в помещении хоть на миг, чтобы выключить источник музыки, в то время как всю жизнь – и до, и после описываемого происшествия – был твёрдо убеждён в том, что заставлять музыку звучать там, где её никто не слышит, – не что иное, как издевательство над высшими достижениями человеческого гения. А музыку Птич, как вы уже поняли, относил именно к таким достижениям. Не всякую, конечно.

2

Снаружи было темно и сухо. Стояла ранняя осень, и горьковатый её аромат вызывал в душе чувство умиротворения и лёгкого сожаления об уходящем. Начавшие уже опадать листья тихо и обиженно перешептывались под ногами. В другое время Зенон обязательно постоял бы минуту-другую на месте, чтобы по достоинству оценить и запомнить эти впечатления. Сейчас, однако, ему было не до того.

– Кузя! – позвал он на бегу. – Кис-кис! Да Кузя же! Куда тебя понесло? А рыбка?

(Тут следует отметить, что Птич, убеждённый противник всякой рекламы, никогда не унижался до того, чтобы потчевать своего друга искусственной ерундой в пакетиках, хотя один такой хранился в кухонном шкафчике – на всякий пожарный. Естественное нуждается в естественном, полагал он. И специально для Кузи покупал рыбу, причём никак не жирную: мойву, например, кот обходил по дуге большого круга.)

– Кузя! Да где же ты?! – снова воскликнул меломан едва ли не в отчаянии.

Кот отозвался; судя по силе и интонации ответа, он был возбуждён донельзя. Он бесшумно скользил где-то впереди, за деревьями, но направление Птич избрал правильное. Преследователь увеличил скорость до предела, разрешённого видимостью – а вернее было бы сказать «невидимостью», вечер уже соединился с ночью, – и стволами деревьев, возникавшими каким-то образом вовсе не там, где располагала их память.

Напрягая зрение, Птич не пренебрегал, однако, и сигналами других органов чувств. И не пропустил мимо внимания ни изменившегося почему-то запаха (вместо мягкой горечи возник вдруг легко узнаваемый, резкий и свежий оттенок озона), ни лёгкого, но с каждым шагом усиливавшегося звука; сперва он походил на потрескивание, но был в нём и какой-то элемент звонкости, как бы крохотные колокольчики трепетно общались между собою. Здесь – в дачной глухомани, в лесу, который ночью мог показаться даже и диким, ничего подобного прежде не слышалось и не обонялось. Так что ничего удивительного в странном поведении кота (думал Зенон на бегу) не было: просто кошки не любят неожиданностей.

Чужой запах между тем становился всё более сильным, колокольчики – громкими, хотя ритм их ощутимо замедлялся, как бы в противовес звукам, издававшимся Кузей и напоминавшим теперь уже скорее рычание. Видимо, кот не ожидал от цели, к которой стремился, ничего хорошего, и был готов даже к самым крайним мерам. Судя по звуку, он остановился; следовательно, динь-динь озонатор (такое условное название дал источнику волнений Птич) находился уже совсем рядом. Кошачий рык – с явными признаками сиплости – доносился теперь откуда-то сверху; кот, в соответствии с требованиями безопасности, занял позицию на одной из близстоящих берёз, распластавшись на нижней ветви и не переставая призывать хозяина к активному вмешательству. Жёлтые глаза Кузи светились, как фонарики, выдавая его местопребывание.