Читать книгу - "Раздвоение - Федор Федорович Метлицкий"

class="p1">Здесь же, в нашем нормальном измерении я тоже начинал работать в одном из учреждений, где не было спущенного сверху плана. Да, у нас экономика, вследствие цифровизации технологий и совершенства логистики, снова плавно перешла на плановую систему. Но не с планом, наложеным сверху, а естественным, — любые задания разрабатываемые Центром информационного управления, предоставляли свободу творчества. Хотя в западной цивилизации до сих пор преобладают несогласованные эгоистические действия корпораций.

Потом создал свою общественную организацию «К вершинам знания». Мы занимались воспитанием творческого сознания. Это было не только воспитание детей и подростков, ибо это не так важно — сама система благотворно действовала на созревание полноценного человека. Мы хотели воспитывать людей неактивных, с созерцательным образом мышления.

Дело в том, что природа создала людей такими, что большинство являются всеядными созерцателями, глазеющими на мир, не желая понимать, что это такое, просто принимая глазами и чувствами то, что есть.

Я сам был таким в молодости. Писал стихи, полные, как мне казалось, возвышенных чувств, без намека на осмысление того, что воспевал. Потому что мысль уничтожалась чувством. Это почему-то осуждалось как отстранение от жизни в башне из слоновой кости. На самом деле это было неумение мыслить, попросту невежество. Был убежден, что больше всего действует на людей сильное благородное чувство, и потому читал таких авторов, у кого преобладало чувство: «Белеет парус одинокий… Что ищет он в стране далекой?» А что ищет — этого нам не надо. Какое-то затмение мозгов.

Конечно, заставлять таких людей стать энергичными творцами, — это пойти против их природы. Но вглядываться в других, кто энергичен, соображать, что они видят, пользоваться плодами их мыслей, — мы учили. Наш конечный продукт был: создать понимающего, приводя его на вершину знаний, накопленных человечеством. Пусть он и не будет хватать звезд с неба, как те, кого внезапно посещает озарение, догадка о смысле жизни, за что можно отдать жизнь.

Наша школа находилась в Королевском парке. Это было сферическое сооружение — медиа купол, сияющий всеми цветами радуги, внутри центральный пульт, который высвечивал на своды купола живые мульти-картинки всей истории развития человечества: в нижней части — древней, выше — средней и настоящей, и выше, вплоть до неба, — будущего. Под куполом, по мере необходимости и программам развития учеников, высвечивались бесчисленные кластеры развивающихся во времени истории, наук и искусств. Это оцифрованная информация всего, что когда-то было рассказано, записано и отснято за все сознательные тысячелетия развития человечества.

Моему заму Близнецову была близка программа воспитания неактивных людей. Особенно удивила школа в ярком разноцветном медиа куполе. Он посидел за центральным пультом, оживил на сводах разные участки эпох истории, и удивился богатству оцифрованной памяти. И поразила эффективность обучения. Хотя в его мире громоздкое письмо и слово уже утрачивали свою силу в клиповом мышлении, здесь они уже совсем перестали работать, наступила эпоха господства видеоинформации.

Нашим идеям удавалось воплотиться частично, однако не было ресурса, чтобы доводить дело до результата.

А теперь не стало той свободы и средств, экономика сжалась из-за разрыва мировых связей, и это ощущалось на полках магазинов, где все подорожало, обеднел ассортимент.

____

В параллельном мире потомки в основном появлялись вследствие сексуальных утех, как установила природа, чтобы зачем-то род людской не прекращался, а любовь была чем-то прикладным. Конечно, не имеются в виду утехи однополых пар.

Иванов женился по любви. Уже не был юн, но, как в юности — в душе все же преобладало стремление в нечто возвышенное, уводящее из всего земного, — в свет невинности, сошедший с небес, за что можно отдать жизнь.

Любовь может быть только первой, как юношеский первозданный порыв любви, чистой, идеальной. Не может быть, чтобы она возникла ниоткуда, или вследствие установленного природой тяготения полов. Или из литературы, поглощаемой с детства из отцовской библиотеки, или из компьютера, убравшего все трудоемкие поиски книг. Это — из чего-то иного, не бывшего, где не существует грубой реальности.

Когда родился сын, он не испытал особенного отцовского чувства. Всегда занятый работой, видел в нем смешного лупоглазого мальца, нерасторжимо связанного с ним пуповиной родства, с которым не о чем говорить. И только позже проникся нездешней аурой его любви и прилипчивости к маме и папе, ко всему младенческому миру вокруг, в котором не было ничего, что могло сделать больно.

По утрам он открывал глаза и видел склонившиеся любящие лица, играл с преданной собакой и независимым котом. А на улице был праздник — цветущий Королевский парк, где гулял днем с матерью, а с отцом — вечером.

Это было бесконечным продолжением счастья в достигшей благополучия цивилизации, где, если бы не было родителей, все равно сын был бы окружен заботой большой семьи. И даже если бы не стало его, родители не так бы страдали, у них осталось бы продолжение — не бросающая никого родина.

Когда сын убегал с ребятами на улицу, у родителей замирало сердце при мысли, что ему угрожает что-то. Ребенок часто болел, и их тревога за него осела в душу и стала частью их самих.

Он рос свободным, воспитывали его интересом, а не зубрежкой, не ставили преград перед его желаниями и увлечениями, и они скоро проявились в его целеустремленности.

И хотел все открыть сам. Не было ни одной щели, куда бы он не стремился влезть. Будь то электрическая розетка, куда он пытался засунуть пальчик, или яркая детская книжка, в которой его интересовало все — от обложки до дивного содержания. Наверно, его ждало какое-то творческое будущее.

Он учился в школе — медиа куполе в Королевском парке, наглядно изучал историю, науку и искусство в живых мульти-картинках под сводами купола.

Иванов освоил новые методы воспитания, где роль играло не только погружение в занимательное чтение или просмотр фильмов разных эпох, а открытие за ними живого корня — волнения самих безмолвных авторов, словно эпохи сливались в настоящем, переживаемом сейчас. Изучали самих авторов, олицетворяющих их эпоху. Даже политиков — авторов пламенных воззваний на защиту чего-нибудь. Что в них такое, что обрело значение для поколений?

Он смотрел на шкафы его библиотеки, на всю стену, где книги накапливались целое столетие. Любил бумажные издания, несмотря на эпоху зрелищ и видеоклипов. А сколько перекачано в «покет-бук», то есть «читалку»! Десятки тысяч книг. И не ощущал, что почти все авторы — мертвы, многие давным давно, и представлял их живыми, иногда умирающими, сострадая болям и содроганиям их, вытягивающихся перед смертью. Для него они все — в настоящем, сейчас помогают живыми эмоциями,