Читать книгу - "Небо на ладони - Владимир Владиславович Малыгин"

И вообще, если все странности в одну кучу собрать, то всё это выглядит очень подозрительно.

— Что? — замер с протянутой к корзине рукой Паньшин. — В чём дело?

Сима взгляд с корзины на меня перевела, в глазах тот же понятный вопрос:

— Почему задержка?

— Александр Карлович, корзину санитарке отдайте, пусть всё её содержимое немедленно выкинет на помойку! И саму корзину тоже.

— Вы в своём уме, Николай Дмитриевич? — опешил Паньшин.

И его супруга тоже посмотрела на меня, как на умалишённого, всплеснула своими пухлыми руками и горячо поддержала супруга:

— Никак нельзя на помойку! Сама государыня позаботилась, а вы выкидывать собрались? То, что вы задумали, это же вообще ни в какие ворота не лезет!

— Да с чего вы взяли, что это государыня позаботилась? — слегка повысил голос. — Только потому, что эта девица так сказала, что ли? И вы, адвокат, поверили голословному утверждению бывшей клиентки? А ведь совсем недавно мне тут про аварии и поджоги напоминали. И уже всё забыли?

— Какие аварии и поджоги? — Сима осеклась, забеспокоилась, головой закрутила. То на меня смотрит, то на мужа. — Александр, о чём говорит этот мальчик? Какие такие аварии?

— Я тебе потом расскажу, — поморщился Карлович и с укоризной на меня глянул. Мол, ну кто тебя за язык тянул?

— Сима, прошу вас, немедленно отнесите содержимое корзины на помойку, — вроде бы как и попросил я, но просьба прозвучала однозначным приказом. Само собой так вышло, а не потому, что постарался переключить внимание женщины на себя. — Вы что, забыли, как этот гусь по полу скакал? Он же весь в грязи! В бациллах, микробах!

Последняя фраза победила. Женщина тут же перевела взгляд на мужа, Паньшин, в свою очередь, на меня смотрит, и я пользуюсь моментом, показываю ему жестом, что нам нужно наедине остаться. Ушлый адвокат понимает меня сразу же и состраивает страдальческую физиономию, трёт якобы разболевшийся бок и жалобно стонет. Артист!

— Сделай, как он просит, прошу тебя, — говорит жене слабым голосом. — Что мы тут, с голоду, что ли, помираем, чтобы с полу есть?

Сима тут же кивает, подхватывает корзину, делает шаг в сторону выхода, но тут же притормаживает, как будто передумывает выполнять нашу просьбу. Оглядывается на мужа, но с того взятки гладки, он человек опытный, в семейной жизни дока и страдальческое выражение лица тому доказательством. Женщина вздыхает, переводит взгляд на меня…

— Я бы и сам, но мне вставать нельзя, — объясняю женщине своё поручение, и она поджимает губы, на это ответить ей тоже нечего.

Но дальше коридора корзину она не доносит. В отличие от меня в этой жизни она ориентируется грамотно и сразу же за дверями останавливается, подзывает к себе проходящую мимо санитарочку. Вручает ей корзину и в двух словах перепоручает ей это дело. А тут и давешний врач возвращается, и сталкиваются они все как раз перед нашей дверью. К сожалению, услышать, о чём они там начинают говорить или спорить, не получается, дверь плотно закрывается. Неразборчивый бубнёж удаляется от двери палаты, а Паньшин наседает на меня:

— Что вы такое приватное намеревались мне сказать, Николай Дмитриевич?

— Александр Карлович, вам не кажется странным такое настойчивое желание этой девицы постоянно находиться рядом с нами? — говорю, и сам понимаю, насколько дико звучит моё утверждение.

— Николай Дми-итриевич, ну что в нём такого странного? Совсем одичали вы там в своём имении, — тянет явно разочаровавшийся в моих умственных способностях Паньшин и ласковым голосом предлагает мне прилечь на кровать. Смотрит при этом на мою забинтованную голову, и я догадываюсь, о чём он в этот момент думает. — Вы постарайтесь успокоиться, прилягте…

Да я на ней и так лежу! Ведь предполагал же… Да что там предполагал, знал о такой именно реакции на мои слова и всё равно не удержался, сказал. Представляю, каким идиотом я сейчас в его глазах выгляжу. Да и про давешнюю потерю памяти он знает…

— Анна Алексеевна очень милая, хорошо образованная девушка. Интерес её понятен и ничего подозрительного я в нём не вижу. Вы сейчас всей столице точно так же интересны. И что будете делать? Всю столицу подозревать? — снисходительно смотрит на меня Карлович и аккуратно поправляет моё одеяло. — Нет, я всё понимаю, меня и самого все эти аварии и пожары заставляют в каждом встреченном сомневаться, но фрейлина Её Императорского Величества всегда будет вне подозрений! Это уже чересчур!

На такой вот пафосной ноте закончил говорить Паньшин. Адвокат, что с него взять. Такие вот добряки и прос… Гм… Потеряли страну…

— Может быть, вы и правы, — соглашаюсь, вроде бы как. Но только для приличия. Сам-то из чужих рук вообще никогда ничего брать не стану, если, конечно, до меня кто-то предлагаемое не продегустирует.

Снова доносится невнятный шум из коридора, и я настораживаюсь — любой новый шум здесь организуется пока только по мою душу. И оказываюсь правым. Вновь режет уши скрип несмазанных дверных петель, и в открывшемся проёме возникает очередной посетитель. На этот раз в гости заглядывает незнакомый мне молодой поручик. Останавливается на пороге, нерешительно мнётся при виде Александра Карловича.

Паньшин оглядывается:

— Чем обязаны?

— Позвольте, это ведь вы упали вместе со своим аэропланом на Дворцовую площадь? — офицер делает вперёд короткий шаг.

— С кем имеем честь разговаривать? — Александр Карлович тяжело вздыхает и тоже делает шаг гостю навстречу.

— Позвольте объяснить, — смущается поручик. Оглядывается и наконец-то закрывает за собой дверь. Становится тише, пропадает сквозняк. — Мы с женой в столице проездом, возвращаемся из Старой Руссы к себе в Полтаву. Но это к делу не относится. Я хотел сказать, что мы видели ваше падение…

— Приземление, — поправляю поручика. Падение, это же надо такое придумать?

— Как вам будет угодно, пусть будет приземление, — соглашается офицер. — Но со стороны смотрелось жутко и больше походило именно на падение. И я вот подумал…

— Простите, — не выдерживает Паньшин. — И всё-таки, с кем мы имеем честь разговаривать?

— А я разве не представился? — удивляется поручик.

— Представьте себе, нет, — язвит Александр Карлович и смотрит на гостя. Во взгляде же — вопросительное ожидание.

— Артиллерии поручик Котельников Глеб Евгеньевич, — представляется офицер. И тут же добавляет. — В декабре прошлого года был зачислен в запас. Но я сейчас не об этом…

Смотрит на меня, на Паньшина, и вдруг горячо восклицает:

— Вы же могли разбиться! И я подумал, а если бы у вас было какое-нибудь средство спасения? Вот такое, к