Читать книгу - "Земля вечной войны - Дмитрий Могилевцев"

Есуй заметила их издали. Они чуть ли не бегом спускались по склону, отмахивая лыжными палками, перескакивая с камня на камень. Спустились на поляну и прямиком к ней. Молодые ребята, лет по двадцать пять, заросшие щетиной, с ввалившимися щеками, в белых пятнах противосолнечного крема на лице. Первый, высокий, тощий, с банданой на голове, встал перед ней, тяжело дыша, обвиснув на палках, выдохнул: «Что там такое? Чего стреляли? »

— Воевали немного, — ответила Есуй, сосредоточенно заштриховывая горный склон на рисунке. — Польше не воюют.

— Кто? С кем? Что, туристов грабили?

— Нет, — ответила Есуй. — Воевали. Теперь уже нет. Туристы все целые и невредимые. Но больные.

— Как? Чем?

— Похмелье. Второй день пьют. Я приказала выдать весь запас коньяку.

— Ты? Приказала выдать? Ты кто?

— Я этой войной командовала.

— Да ты что, издеваешься?

— Нет, — сказала Есуй. — Видишь тех двоих с винтовками на краю поляны? Это моя охрана. Кстати, ты случайно не Володя, у которого лопоухий дружок по имени, кажется, Леха? Он тебя похоже описывал. Сказал, ты на горе.

— Да, я, — ответил Владимир, — а в чем дело? Что-то с Лехой?

— Нет, — сказала Есуй. — Не с ним.

— С Олей? Скажи, что-то случилось с Олей? ?

— Ну, не торопись никуда бежать. Тебе ее уже не догнать, она в надежных руках.

Второй подошел наконец, сбросил с плеч рюкзак, спросил: «В чем дело? »

— Кто это? — спросила она.

— Это Витя, — ответил Владимир.

— Скажи ему, пусть идет в лагерь. Разговор касается только нас.

— А кто она такая тут командовать? — спросил Витя.

— Знаешь, Витек, как я понимаю, она именно та, кто сейчас командует тут. Ты не выпендривайся. Ты иди. Там все нормально внизу. Извини. Хорошо?

— Ладно, я пойду, — сказал Витя угрюмо. Вскинул рюкзак на плечи и пошел, мерно отмахивая палками.

— Что с Олей? Она жива?

— Жива и, насколько я знаю, здорова. И, скорее всего, весела. Я уже сказала, она в хороших руках. Даже очень, — сказала Есуй мечтательно. — Не злись. Где она, я тебе не скажу. Во-первых, потому что точно не знаю сама, а во-вторых, даже если бы и знала, не сказала бы. Ты только дров наломаешь. Что-то мне подсказывает: встретишь ты ее дома как-нибудь по осени, в вашем родном Новосибирске.

— Но как же это? Кто?

— Ты его знаешь.

— Этот маляр? Которого она встретила в поезде? «Ага, — сказала себе Есуй. — Все-таки пришел, увидел, победил».

— Да, — сказала она вслух. — Его зовут, кажется, Юзеф. Он интересный человек. Художник, кстати. Впрочем, я тоже. Тут наши интересы полностью совпадают. Как и в кое-чем другом. Да. Я очень удачно тебя встретила.

— Почему же?

— Ты уже с горы?

— Нет, это акклиматизационный выход был. Мы по-альпийски хотим идти.

— А когда?

— Послезавтра.

— Возьмете меня с собой? — вдруг спросила Есуй, ожидая, что он удивится, спросит, шутит ли она, ходила ли она раньше, или еще что-нибудь в том же роде. Он не удивился. И не спросил.

— Возьмем. Только мы идем налегке. Завтра к вечеру — в Верхний, а послезавтра с утра — от и до.

Телохранители шли за ней почти до взлета на перевал Крыленко. Хотели идти дальше и, наверное, много б еще прошли, хоть и с винтовками за плечами. Им приходилось отгонять украденных яков через такие перевалы, и тропить на них снег, охотясь за одиночками-несунами, на свой страх и риск, без караванной охраны и налогов тащивших наркотики из-за гор. Десятки несунов мерзли и срывались, и падали в трещины, а большую часть остальных брали охотники, стреляли в ползущие по снегу точки, а потом обыскивали закоченевшие трупы. Если труп не совсем еще смерзался, вспарывали живот, — самое дорогое, героин, несуны часто заклеивали в пластиковые мешочки и заглатывали. Плетясь позади — неторопливо, размеренно, телохранители походили на стервятников, поджидающих, пока выбивающаяся из сил жертва перестанет барахтаться. Есуй чувствовала их взгляды, тупо-терпеливые, знающие — деться некуда, здесь не живут, только подыхают в камнях и снегу, — и в конце концов приказала им идти вниз и ждать в лагере. Если муть, качающаяся в голове, пьяным свинцом затекающая в ноги, окажется сильнее, то пусть хоть они этого не видят. Пусть видят только юнцы, упрямо бредущие наверх. Ведь они только и ждут, когда она сдастся, выблюет завтрак в снег.

С ними пошел Леха. Владимир не отказал и ему. Он думал: когда Есуй сдаст и повернет, — еще с перевала ли, или с бесконечного, унылого хребта, полого ползущего до вершины, — Леху можно будет отправить вниз вместе с ней, сопровождать. Но Леха все чаще садился в снег, а потом у него пошла носом кровь, и сопровождать его вниз пришлось Вите, у которого мерзли ноги в слишком тесных ботинках. А она шла, и минуты склеивались в длинные, раздирающие нутро часы, бесконечная наждачная лента, жгло сквозь маску солнце, шаг за шагом в позвоночник будто втыкался раскаленный гвоздь. Впереди, будто веревка, тянулась полоса следов, и желто-синий, угловатый комок мельтешил впереди. Она не стискивала зубы, — боли хватало и без того. Жившие в долине смеялись над альпинистами. Они не видели никакой красоты в мертвом льду и камнях и не любили высоту. Они с самого рождения знали: там — не живут. Там выкашливают клочки промерзлых легких, и солнце рвет кожу, а ветер — душит. Только пресытившись изобилием жизни вокруг, можно захотеть идти сюда, умирать здесь. Расточительная глупость. Но ей хотелось узнать: что будет, когда она дойдет? Облегчение от знания того, что не нужно больше идти вверх? Радость оттого, что дошла? Куда — на пятачок снега с обрывами со всех сторон?