Читать книгу - "Беги, Четверг, беги, или Жесткий переплет - Джаспер Ффорде"

Она посмотрела на меня и мягко улыбнулась.

— Прекрасно, мам.

Я крепко обняла ее.

— Я помогу тебе, чем смогу, радость моя, только сразу скажу: никаких пеленок и горшков, и не приглашай меня сидеть с младенцем по вечерам во вторник и в четверг.

— ТИПА-3?

— Нет, — поправила мама. — Бридж и кегли.

Она протянула мне платок, и я промокнула глаза.

— Все будет хорошо, милая моя.

— Спасибо, мама.

И она заторопилась к бутербродам, пробормотав, что ей еще целую ораву кормить. Я с улыбкой смотрела ей вслед. Я думала, что знаю свою мать, а оказалось, что нет. Дети редко знают своих родителей.

— Четверг! — воскликнул Джоффи, когда я вышла из ризницы. — На фиг ты тут нужна, раз ничего не делаешь? Если познакомишь этого богатенького Гибкинсона с неандертальским художником Зорфом, буду весьма тебе признателен. О господи! — пробормотал он, уставившись на дверь. — Это же Обри Буженэн!

Так и было. Мистер Буженэн, капитан суиндонской крокетной команды, невзирая на недавний скандал с шимпанзе, как ни в чем не бывало блистал на презентациях и вернисажах.

— А шимпанзе-то он с собой взял? — полюбопытствовала я, но Джоффи пронзил меня гневным взглядом и бросился пожимать Обри руку.

Торпеддер и Гибкинсон обсуждали работы валлийского художника-минималиста Тегвина Ведимедра, тяготевшего к такому минимализму, что его картин вообще не было видно. Они смотрели на голую стену с крюком для картины.

— И что это, по-твоему, значит, Гарри?

— Да ничего не значит, Корди, но это совершенно особое «ничего». Сколько она стоит?

Корделия склонилась к ценнику.

— Она называется «Сверхсатира» и стоит тысячу двести фунтов. Копейки. А вот и Четверг! Ну как, не передумала насчет фильма?

— Ага, щас. А вы не знакомы с неандертальским художником Зорфом?

Я подвела их к кучке людей, столпившихся вокруг Зорфа. Он пригласил нескольких друзей, я узнала Брекекекса из ТИПА-13.

— Добрый вечер, Брекекекс.

Он вежливо кивнул и представил меня молодому неандертальцу в рабочем комбинезоне, густо заляпанном разноцветными пятнами краски.

— Добрый вечер, Четверг, — ответил адвокат. — Это наш друг Зорф.

Молодой неандерталец пожал мне руку, а я представила им Корделию и Гарри.

— Что же, очень интересная работа, мистер Зорф, — начал Гибкинсон, разглядывая беспорядочные зеленые, желтые и оранжевые мазки на холсте площадью шесть квадратных футов. — И что тут изображено?

— Разве не понятно? — ответил неандерталец.

— О, конечно! — воскликнул Гарри, подходя к картине то слева, то справа. — Это нарциссы, верно?

— Нет.

— Закат?

— Нет.

— Ячменное поле?

— Нет.

— Сдаюсь.

— Давно пора, мистер Гибкинсон. Если приходится спрашивать, значит, вам не понять, Для неандертальца закат означает всего лишь конец дня. Зеленая рожь на картине Ван Гога — всего лишь неумело изображенное поле. Единственные художники сапиенсов, которых мы понимаем, это Кандинский и Поллок. Они говорят на нашем языке. Наша живопись — не для вас.

Я посмотрела на кучку неандертальцев, с восхищением взиравших на мазню Зорфа. Но Гарри, старое трепло, все еще надеялся угадать.

— Могу я еще раз попробовать? — спросил он, и Зорф кивнул.

Киношник уставился на холст и завращал глазами.

— Это…

— Надежда, — послышался рядом голос. — Это надежда. Надежда неандертальцев на будущее. Отчаянное желание иметь детей.

Зорф и прочие неандертальцы одновременно уставились на того, кто это произнес. Это оказалась бабушка Нонетот.

— Так я и думал, — провозгласил Гибкинсон, никого не обманув, но выставив себя идиотом.

— Сударыня демонстрирует проницательность, недоступную ее сородичам, — сказал Зорф, похрюкивая, что, по моему мнению, означало смех. — Не угодно ли леди сапиенс внести свой вклад в наши художественные искания?

Вот это действительно великая честь. Бабушка Нонетот шагнула вперед, приняла у Зорфа кисть, окунула ее в бирюзовую краску и добавила несколько легких мазков слева от центра. Неандертальцы ахнули, неандертальские женщины быстро прикрыли лица вуалями, а мужчины, включая Зорфа, подняли головы и уставились в потолок, тихо бормоча что-то себе под нос. Бабушка сделала то же самое. Мы с Корделией и Гибкинсоном, ничего не понимая в иноплеменных обычаях, растерянно переглянулись. Потом они затихли, женщины подняли вуали, и все неандертальцы один за другим стали медленно подходить к бабушке, обнюхивать ее одежду и легонько проводить по ее лицу огромными руками. Через несколько минут они завершили ритуал, вернулись на свои места и снова принялись рассматривать произведение Зорфа.

— Привет, крошка Четверг! — обернулась ко мне бабушка. — Давай поищем тихий уголок. Надо поговорить.

Мы отошли к церковному органу и уселись на жесткие пластиковые стулья.

— Что ты там нарисовала? — спросила я, и бабушка расплылась в самой сладкой своей улыбке.

— Возможно, кому-то оно покажется не совсем пристойным, — призналась она, — но мне хотелось их как-то поддержать. Я ведь раньше работала с неандертальцами и знаю их обычаи и привычки. Как благоверный?

— Все так же, — мрачно ответила я.

— Ничего, — серьезно произнесла бабушка, взяла меня за подбородок и заглянула в глаза. — Надежда есть всегда. Ты, как и я в свое время, увидишь, что все обернется весьма забавно.

— Я понимаю. Спасибо, ба.

— Мать будет тебе надежной опорой, не сомневайся, на нее ты всегда сможешь положиться.

— Кстати, она здесь, если хочешь с ней повидаться.

— Нет-нет, — поспешно ответила бабушка. — Думаю, сейчас ей не стоит мешать. А пока мы тут, — она сменила тему, не переводя дыхания, — может, придумаешь еще какие книжки из категории «десять самых занудных классиков»? Уж очень помереть хочется.

— Бабушка!

— Извини, крошка Четверг.

Я вздохнула.

— «Потерянный рай» читала?

Бабушка испустила долгий стон.

— Ужасно! Я потом неделю еле ноги волочила. Он же способен навсегда отвадить от религии!

— «Айвенго»?

— Скучновато, но местами ничего. Думаю, в десятку не попадет.

— «Моби Дик»?

— Увлекательность и живость чередуется с тупейшей дурью. Дважды перечитывала.

— А «В поисках утраченного времени»?

— Что на английском, что на французском — тягомотина и есть тягомотина.