Читать книгу - "журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №0 1994 г. - Татьяна Янушевич"

нельзя ни в коем случае за творчество платить! Только суп и чай по утвержденным нормам. Последние крапивные штаны с него снять, пайку урезать! Чтобы — впроголодь, чтобы — задница голая! Вот залог того, что наша творческая продукция на мировом рынке всегда будет вне конкуренции.

И между прочим, товарищи, творческие наши люди, всю жизнь обижаясь на меня грешного, когда приходит их черед отправляться на переработку, мне же спасибо говорят. Хоть мало живут — да много успевают потому что. В убожестве маются, а всемирная слава обеспечена на века.

Они бы, если по совести, должны меня в соавторы записывать. Да ладно, где наша не пропадала. И своей славы — за глаза. Ведь я тоже творческий человек. Всемирное счастье творю...

Очень доходчиво все объяснил товарищ Анастас. И убедительно. А я все-таки маленько сомневаюсь, что изложенные вождем правила не имеют исключений. Обязательно должны иметь. Иначе, как быть с артистами, например, которые обязаны выглядеть на экране сытыми, благополучными, счастливыми?

Да, совершенно очевидно, что исключения существуют. Просто, у вождя не было времени отвлекаться на частности да и все.

А возможно, дело обстоит так: те творческие люди, которые строго на экспорт работают, валюту для страны добывают, новое оружие против мировой демагогии, тех, действительно, приходится плохо кормить и всячески угнетать, чтобы у них застой не получился; а те творческие люди, что на внутренний рынок продукцию вырабатывают, например, телеэпопею про Клару, те нормально живут, как и все мы. Суп кушают, чайком запивают, на вещевом складе крапивное обмундирование получают, когда выходит срок носки.

Думаю я так и прихожу к выводу, что одной группе творческих работников не стоит завидовать, потому что их жизнь слишком трудна, а мировую славу не покушаешь; другой — тоже нечего завидовать, потому что живут не лучше меня, и только во время съемок видят нечто такое, что я потом на экране вижу. Невесть какая разница.

Думаю и смеюсь про себя над собственной аполитичной, глупой завистью, а тут следующая серия фильма „Клара идет в контратаку“.

Я много наблюдал за нашим Велосипедовым. Он едва ноги носит, под глазами круги, ночами почти не спит, все скрипит пером в своем боксике, мешает личному составу спать. И вечно он в синяках, ссадинах, потому что каждый день от кого-нибудь достается, А то и не по разу.

И все-таки — живет. Исключительно на экспорт работает. Мать Варвара как-то говорила, что за его произведения уже можно было бы космический корабль многоразового действия купить. Талантливый гад и плодовитый неимоверно. Уже в двенадцати странах памятники ему стоят, а тринадцатая борется за право.

Так что забивать до смерти Велосипедова нельзя, нельзя доводить его до такого состояния, в каком люди обычно сами просятся на переработку. Хотя просто бить можно и нужно, но строго по графику,- а не когда кому вздумается. Понятно, что руки чешутся, а все равно. И пайку каждый день нельзя отнимать, только два раза в неделю. Тоже по графику.

Наверное, потому и живет этот доходяга до сих пор, что все по графику делается. Впрочем, часто и вне графика ему перепадает, уж очень порой не выдержан на язык — либо никак не может с нашими идеалами примириться, либо это он свои сочинения обдумывает вслух. А многие наши воспитанники да и воспитатели не выдерживают. Горячий народ. Люди.

Болтают, будто все романы нашего сочинителя — насквозь оппортунистские. Сплошной демагогический разврат будто бы. А наверное, так и есть. Иначе кто б за них доллары платил?

И пусть, я думаю, он что угодно сочиняет, пусть сочиняет все, к чему его преступная душа лежит. От нас не убудет. Мы так и так неграмотные. Мы только в иностранном оружии знаем толк. Мы им — высокое качество сочинений, они нам — тоже высокое качество. Чтоб никогда осечек не случалось. И посмотрим, чья в конце концов возьмет.

Случай один был. Велосипед еще только-только поступил к нам с новым пополнением. Еще только обживал свой боксик, еще, видимо с непривычки к новому месту, строка у него не шла.

И вот пристал к нему наш амбал Макагонин. Теперь уже давно переработанный. „Салага, пойди туда, салага, пойди сюда, принеси то, подай это, пятку почеши..." Ну, как обычно. И как обычно, нянечка с секундомером делает вид, будто ничего не видит, не слышит.

Ободренный попустительством начальства Макагонин так разошелся, что вот-вот с извращениями начнет приставать к художнику слова. А с этим у нас строго.

— Иди-ка сюда, старый пердун! — вдруг зовет Макагонина помдежка, словно у нее только что зрение и слух прорезались.

А тот, надо сказать, хоть и амбалом был, но после шахты протянул на пенсионе всего ничего, силой и здоровьем похвалиться не мог, поэтому вся его разнузданность начиналась и кончалась перед еще более запуганными и несчастными молодыми.

И пошел Макагонин к начальнице на подгибающихся ногах.

— Знаешь, кто это? — спросила та.

— Никак нет! — был ответ.

— Это великий Велосипедов. Ты, я слышала, был с ним когда-то знаком.

А наш-то амбал, оказывается, в юности числился одно время среди молодых сочинителей. И здорово от Велосипедова зависел. Хотя лично они знакомы не были.

И Велосипедов ему, вроде бы, содействовал.

Амбал вовремя понял, что таланта у него, к счастью, нет, спешно перековался. И, как поется, „в забой отправился парень молодой"...

Макагонин испугался, что нянечка на него всерьез разгневалась, а может и доброту велосипедовскую припомнил.

И побежал, и пал на колени. Мол, простите, мэтр.

А Велосипед уперся и ни в какую. Не могу, говорит, простить, и все тут.

Тогда Макагонин вообще отчаялся, потерял способность мыслить и поступать логически, разбил великому сочинителю нос, пинками поставил его на колени и приказал повторять вслед за собой, как какую-то торжественную клятву или присягу:

— Не бей меня, миленький, родненький Макагонин, не бей, я за все тебя прощаю, только, пожалуйста, не бей!

И повторил Велосипедов печальные по своей неприкрытой сути слова.

Куда денешься — Макагонин-то хоть был и слаб здоровьишком, однако прекословить старожилу — мыслимое ли дело!

Но недаром говорится, что горбатого только переработка исправит. Неймется Велосипеду. То — все нормально, вместе со всеми лозунги и здравицы скандирует, суп ест, на политзанятиях дремлет. Как нормальный дисциплинированный воспитанник. Тише воды, ниже травы. То вдруг, услышав на политзанятиях про историческую необходимость, как заорет, как заблажит на весь приют: „Ваша историческая необходимость — говно по сравнению со свободой и жизнью одного рядового