Читать книгу - "1937. Русские на Луне - Александр Марков"

Обложку журнала, которую Шешель показал Спасаломской, отпечатали накануне вечером. Сделали десять экземпляров на тот случай, если часть из этого тиража во время съемок испортится. Кроме обложек, все в журналах осталось точно таким же, что и в тех, которые через неделю окажутся на прилавках. Издатель расценил это как рекламу своего журнала и был крайне удивлен тем, что Томчин не попросил у него за это денег. Томчин тоже был удивлен тем, что не подумал заранее потребовать у издателя денег, но после эту тему поднимать не стал. Отпечатали нужную обложку — и на том спасибо.

— Хорошо, — прозвучал, усиленный мегафоном, голос Томчина, точно это был глас небесный. Все видящий и все знающий.

— Рад вас видеть, — тихо сказал Шешель Спасаломской и улыбнулся.

— Взаимно, — прошептала актриса.

— Все разговоры на отвлеченные темы после окончания съемочного дня.

Голос небес стал еще громче оттого, что Томчин чуть приблизился, но мегафон из рук не выпускал и ото рта его не отводил. Заметив это, он удивленно повертел перед глазами мегафон, точно впервые видел эту непонятную штуковину и не знал, для чего она предназначается, потом опустил руку. Спасаломская не вставала, держала в одной руке блюдце, а другой изредка подносила ко рту чашечку с чаем и делала маленькие глотки.

— Кто заваривал чай? — огорошила она Томчина, когда он подошел к ней.

— А? Что? А чай? Прикажете выяснить?

— Уж не сочтите за труд. Очень он хорош. Выведаю секрет и сам буду заваривать его вам каждое утро, а того, кто мне раскроет секрет приготовления, — убью, чтобы конкурентов не оставлять.

— Какой вы жестокий.

— А вы великолепны. И знаете, о чем я думаю, когда смотрю, как вы играете, как говорите? Не знаете?

— И не догадываюсь.

— Жаль, что на пленку нельзя записать ваш голос. Хоть на граммофонную пластинку его записывай и давай такую пластинку к каждой копии нашего фильма. Но вот беда, как синхронизировать звук и картинку на экране? Может, Шагрей что придумает.

Томчин посмотрел на Шешеля, как на что-то не менее занимательное, чем мегафон.

— Вы, Александр Иванович, тоже играете превосходно.

— Спасибо.

— Не за что. Как думаете — сможет Шагрей синхронизатор звука и изображения выдумать?

— Думаю, что да. На аэропланах стоит синхронизатор пропеллера и пулемета, чтобы при стрельбе пули в лопасти не попадали. На мой взгляд — эта штука посложнее, чем синхронизатор для звука и изображения. Шагрей справится.

— Посмотрим, посмотрим. Давайте продолжать.

— Отчего у вас глаза красные? Не выспались? — спросила Спасаломская во время одной из пауз.

— Да. Ничего от вас не укроешь. Вы очень проницательны. Томчин обещает завтра выходной. Может, по городу пройдемся?

— Посмотрим.

Под вечер, когда у Шешеля белки глаз превратились во что-то красное от осветительных приборов и от усталости, он сидел за столом в студии в точно такой же позе, в какой утром сидела здесь Спасаломская, ожидая его прихода. Роли их поменялись. Но никто их не снимал.

Сейчас здесь было темно, все осветительные приборы погасли. Кто стоит у стен — не разглядишь. В окно заглядывала ночь, в которой не видно ни звезд, ни фонарей, ни серого неба, лишь доносятся какие-то странные звуки и чуть приглушенные, профильтрованные стенками голоса. Они сливались в гул, хоть и отличающийся от шума ветра, но такой же непонятный.

Шешель думал, что его не найдут здесь, и пришел сюда для того, чтобы вернуть то теплое ощущение, которое родилось в нем утром. Но без Спасаломской чувство это было не полное, половинчатое какое-то. Остаться бы здесь до следующего дня.

Он услышал, как открывается дверь, обернулся, по сделал это так неудачно, что чай выплеснулся вначале на блюдечко, а потом на пол, потому что он успел расставить пошире ноги и увернулся от горячих капелек, правда, при этом он дернулся, чай опять выплеснулся из чашки и на этот раз попал на брюки.

— Что случилось? — спросил он, когда увидел входящую в комнату Спасаломскую, но, судя по ее приподнятому, несмотря на усталость, настроению, ничего плохого не произошло.

— Вы говорите мои слова. Это не ваша роль.

— Извините.

Одну руку она держала за спиной, подарок готовила, и Шешель вдруг подумал, что, когда утром он был на ее месте, ему надо было принести не журнал, а букет цветов, вручить ей и любоваться, как она наслаждается их ароматом.

Она протянула ему журнал, но руки у него были заняты блюдцем и чашкой, а пальцы стали мокрыми и липкими из-за пролитого чая. Он застыл в нерешительности, в раздумье, что же ему делать дальше. Наконец он поставил на стол чашку, взял журнал, но еще прежде, когда тот был в руках Спасаломской, увидел ее фотографию на обложке.

— Нё бойтесь, берите. Это не бомба и не змея.

Он задержал взгляд на обложке, полистал и понял, что точно такой же журнал он держал утром в руках, протягивая его Спасаломской. Только обложка была другая.

— Символично, — только и вымолвил он.

— Мне принесли его только что. Он действительно появится в продаже через несколько дней. Правда, приурочен он не к полету на Луну, а к выходу фильма с моим участием. Но не огорчайтесь. Когда мы закончим работу, ваша фотография все-таки займет почетное место на его обложке. Она ведь уже есть. Надо только побольше экземпляров отпечатать. И надпись провокационная. Такое любят.

— Вовсе я не огорчаюсь. Напротив, рад вашим успехам. Умоляю, подпишите, — Шешель сделал на лице такое комическое выражение, что Спасаломская прыснула от смеха.

— Берите, — сказала она, — но я припомню вам это, когда появится журнал с вашей фотографией.

— Первый экземпляр — вам.

— Договорились, — сказала Спасаломская, выхватила из рук Шешеля журнал, понесла его к губам, — вы хотели автограф на память? — спросила она, хитро взглянула на Шешеля, — ну так получите, — и с этими словами она поднесла журнал к губам, поцеловала его с края, оставляя на картоне след своих губ, а потом протянула журнал обратно Шешелю.

Он смотрел на актрису с восхищением, прижимал журнал к груди.

— Я не смогу подарить вам такой же автограф.

— И не надо.