Читать книгу - "Варяг I - Иван Ладыгин"

сначала, как наши топоры на его башке буду сидеть!

Его яростный крик подхватили другие. Те, кого я лечил, с кем пахал мерзлую землю, с кем строил этот дом.

— Мы с тобой, Рюрик! Решать будет дева, а не старый хитрец! На тинге всем покажем, что ты с нами! За тебя горой встанем!

Я смотрел на их разгоряченные верные лица. Союз был скреплен. Личной преданностью и обоюдной ненавистью к общему врагу. Этот памфлет, вырванный из сердца, заработал с ужасающей эффективностью агитационной машины…

Когда сумерки сбрызнули хутор густым тёмным мёдом, из чащи леса, спотыкаясь о корни и хватаясь за стволы сосен, вывалился запыленный, оборванный и смертельно испуганный человек. Он был одет в потертые, пропахшие потом и дымом штаны и кожаную куртку бедного охотника. Его глаза, дикие, выпученные, бегали по сторонам, полные немого ужаса.

Он упал на колени прямо перед моим крыльцом, едва не воткнувшись лицом в холодную землю.

— Лекарь! Где тут лекарь Рюрик⁈ — его голос срывался на визгливый, отчаянный шепот.

Я вышел из дома, отложив в сторону тесло.

— Я Рюрик. В чем дело, путник?

— Жена… — он захлебнулся, закашлялся. — Жена умирает. Лихачка ее бьет, огнем пышет, бредит… Местные знахари… все перепробовали. Все соки, все заговоры… Бессильны. Слышал я… слышал о тебе. Люди шепчутся. Чудо-целитель с юга. Прошу… умоляю… — он схватил меня за край плаща, и его пальцы дрожали, как в лихорадке. — Я из владений ярла Ульрика. Живу на самой границе. Знаю, что сейчас вы не очень ладите… но идти больше не к кому! Она умрет!

Эйвинд, стоявший рядом, тут же нахмурился, сжал мое запястье железной хваткой.

— Это может быть ловушка, Рюрик. Чуешь? Как пахнет? Подослали лазутчика. Заманят в глубь чащи, в земли Ульрика, и прирежут как щенка. Не ходи.

Я посмотрел на охотника. На его исступленное, искреннее от тревоги лицо. Нет, это не ложь. Это был настоящий, животный страх за близкого человека.

— Я не откажу тому, кто в помощи нуждается, — твердо сказал я, высвобождая руку. — И пусть Ульрик Старый увидит, что с земель Бьёрна несут не только меч и пожар. Эйвинд, держи оборону здесь. А я скоро вернусь.

Не слушая его возражений и проклятий, я схватил свою походную сумку, где всегда были соль, редкие высушенные травы и баночка целебного меда. И шагнул в сгущающиеся, враждебные сумерки, навстречу неизвестности и возможной ловушке.

* * *

В чертогах Сигурда Крепкой Руки в Гранборге пахло влажным камнем, холодным железом и старой пылью. Не было здесь ни уюта Буяна, ни показного величия зала Харальда. Была лишь голая, функциональная, подавляющая мощь.

Ульф стоял перед отцом, вытянувшись в струнку, как на смотре. Его лицо все еще пылало от унижения и невысказанной злобы.

— Он сколотил вокруг себя всю эту шантрапу! Всех этих калек и неудачников! Они за него горой готовы лечь! И песни он поет… песни, где я — злодей, а он — невинная овечка! Он открыто, публично бросает вызов нам! Нашему роду! Нашей чести!

Сигурд молча слушал, сидя в своем кресле, вырезанном из цельного корня дуба. Его лицо, обычно непроницаемое, постепенно каменело, становясь совсем бесстрастным. Он смотрел куда-то мимо сына, в пустоту стены, но видел, кажется, всё.

— Он лечит людей, — тихо, без единой эмоции, констатировал он. — Укрепляет свой хутор. Кует изделия, которых даже у нас нет. Поет песни, чтобы завоевать сердца глупцов. Ищет союзников среди сильных мира сего. Это уже не досадная помеха, Ульф. Это… тот, кто метит в ярлы… Соперник.

Он медленно поднялся с места. Его тень огромной и уродливой змеей поползла по стене, поглощая свет.

— Я предлагал ему уважение. Место под солнцем рядом с нами. В обмен на лояльность и отказ от всяких притязаний. Он выбрал иной путь. Он решил, что может играть с нами на равных.

Холодная и расчетливая ярость в его глазах сменилась первобытной злобой.

— Но хватит игр. Если этот выскочка не понимает языка уважения и силы… он поймет язык боли. И страха.

Глава 17

На нарах, застеленных грубой, застиранной до серости дерюгой, металась в лихорадочном бреду женщина. Когда-то ее лицо, наверняка, было полным и румяным. Теперь же оно осунулось. Кожа была сухой и натянутой, как пергамент на барабане. Ее лоб пылал неестественным жаром.

Ее муж, охотник Торгильс, замер у входа, прислонившись к дверному косяку из цельного бревна. Его мощная, жилистая фигура, привыкшая к тяготам таежной жизни, казалась ссутулившейся и сломленной; глаза в глубоко посаженных орбитах горели двумя испуганными угольками в полумраке хижины. Комната освещалась лишь тлеющим очагом и чадящей лучинкой.

Я только что закончил осмотр. Мои руки, привыкшие к мелу и весу книги, предательски задрожали. Вроде бы уже не раз проворачивал нечто подобное… Вроде бы не раз уже сталкивался с отчаянием и смертью… Но к этому нельзя было привыкнуть…

Я нашел источник зла. Под грубой тканью платья, на внутренней стороне голени, зиял багрово-синий, отливающий лиловым нарыв. Он был размером с куриное яйцо. Кожа вокруг него лоснилась и пульсировала — то был верный признак гноя, рвущегося наружу.

Фурункул.

Запущенный, загноившийся до состояния, грозящего сепсисом, заражением крови — смертным приговором в этом мире, не знавшем антибиотиков.

В голове пронеслись обрывки знаний из другой жизни: случайно просмотренный документальный фильм об истории медицины, статьи в интернете, мелькавшие между лекциями Спицына и Зубова, разнообразные подкасты.

Нужен был скальпель. Стерильные бинты. Антисептик. Асептика. Хирургические перчатки. Лидокаин. Но здесь ничего этого не было. Только грязь, боль, тьма и отчаянная, слепая надежда в глазах этого огромного, но сейчас такого беспомощного мужчины.

Господи… Нет…Здесь нет никого. Только я. И она. И этот проклятый нарыв, эта бомба замедленного действия, тикающая в такт ее слабеющему сердцу.

И чем резать, спрашивается? Моим боевым саксом? Его я точил на том же камне, которым точили