Читать книгу - "Всего один шаг - Павел Комарницкий"

Взрыв! Ласково греет светило…

Взрыв! И мириады звёзд светят мне в лицо…

Наплывает, круглится бок планеты врагов, заслоняя собой полнеба. Планеты врагов, и никак иначе. Мир, где обитают триста с лишним миллиардов врагов. Каждый каждому, и все вместе — себе самим.

По узкой полоске берега, отделяющую заключённый в баки пищевых синтезаторов узник-океан от узницы-суши, закованной в сплошное стекло теплиц и коросты гигантских городов бредёт одинокая фигурка…

Вспышка света!

* * *

Стеклянные волны лениво накатываются на берег, бессильно лижут песок, перемешанный с мусором.

Я бреду по берегу, пустынному и безжизненному. Если не смотреть влево, где начинаются ряды теплиц, а смотреть только вправо, на бескрайнюю гладь океана, то можно представить, что жизнь на планете ещё только зародилась, или во всяком случае спит в морской колыбели, даже не помышляя покуда о выходе на сушу…

Я тяжко вздыхаю. Да, если бы модератор узнал ход моих мыслей, он немедленно сдал бы меня Санитарам, и я закончил бы свою никчёмную жизнь в зеве плазмотрона. Я болен, психически болен, уж себе-то я могу в этом признаться. Разве полноценный, нормальный Истинно Разумный будет бессмысленно таращится на морскую гладь? Его ум занят мыслями о работе, и только о работе. Ну, и ещё о карьере, разумеется, как награде за хорошую работу…

И знаю я гораздо больше, чем положено моему разряду. Например, откуда я знаю про зарождение жизни? Ну то-то. Двенадцатизначных номерных этому не учат.

Но и это ещё полбеды. Откуда в моей голове возникают вот эти слова, ритмические, щёлкающие звуки которых складываются в единый завораживающий ритм? Никто так не говорит, ни один нормальный Истинно Разумный. Модератор как-то сказал, что раньше, очень давно, подобный болезненный строй мыслей встречался не так уж редко, и назывался «стихоплётство». Таких индивидов изолировали от общества, используя на вспомогательных ручных работах, не требующих квалификации. А потом, когда родильные заводы заработали в полную силу, и нехватка рабсилы сменилась её избытком, таких больных стали милосердно уничтожать. Зачем мучиться умственно неполноценным?

Да, я болен, я безнадёжно болен. Моя болезнь никогда не позволит мне подняться выше, и я так и умру обходчиком побережья, двенадцатизначным, низшим из низших. Изо дня в день слоняться вдоль вверенного участка, чтобы иногда обнаружить выброшенный на берег прозрачный бак, скользкий и упругий. Да, иногда баки отрываются от ветхих якорных тросов, и если ветер попутный, а служба морского контроля неповоротлива, то их выбрасывает на берег. Обнаружить и сообщить старшему, вот и вся моя работа. И вознаграждение соответственное — бутыль пресной воды и миска каши, самой простой и невкусной, необогащённой белком и даже без вкусовых добавок. Просто сваренные водоросли, вот эти самые, которые в баках или в теплицах. Там тоже стоят такие же баки, бесконечными рядами уходящие в перспективу…

Нет, я вру. Мне повезло, мне очень повезло с моей работой. Да, комбинезон мой тускло-серый, мешковатый. Да, всё, что мне положено — невеликая бутыль воды и миска каши в день, башмаки и комбинезон раз в год и место в углу ангара, на старом рваном тряпье. Места на нарах мне не хватило… И это тоже хорошо. Это начальник думает, что унизил меня, лишив места не только на нарах, но и под нарами, выбросив в ангар, как ненужную ветошь. А на самом деле… У кого ещё есть такая огромная спальня на одного? Разве что у какого-нибудь Владыки, Бессмертного, Носящего Имя. Сам-то старший спит на таких же нарах, только одноярусных, возле окошка. Да, и тумбочка у него есть, с замком.

Зато у меня есть сокровище, о котором никто не знает. Эту штуку я нашёл давно, когда разбирали на лом старый пирс. Плоская маленькая вещица, умещающаяся в кармане комбинезона. Если бы нас тогда бросили на разборку какого-нибудь городского здания, то на выходе стражники обыскали бы, без сомнения. А так… Ну что интересного можно найти на старом заброшенном пирсе? И конвой, как обычно, занялся любимым делом — нюхать клей. Здесь все нюхают клей, это вторая после драки забава низших разрядов. Двенадцатизначные номерные не проходят регулярного контроля интеллекта, как, скажем, девятизначные, потому что считается, что у двенадцатизначных никакого интеллекта быть не может. Кстати, это недалеко от истины — регулярное нюханье клея быстро низводит до состояния полуразумного, умеющего говорить, но не понимающего смысла сказанного. Поэтому я никогда не нюхаю клей. Впрочем, мне его и не предлагают.

Да, я достиг тут особого положения, что ли. Даже на самом дне есть ямы, и я в одной из них. Как именно я этого достиг? Очень просто. Надо всего лишь тупо и монотонно бубнить «Да, мой господин» на любое обращённое к тебе замечание. И желательно во время обращённой к тебе начальственной речи, чтобы перебить её. Если делать это часто и невпопад, начальство теряет к тебе всякий интерес, и даже не ругается, что является обычным развлечением любого начальника. Тебя перестают замечать, выбрасывают в проржавевший ангар, и ты становишься как бы невидимым. ТЕБЯ НЕТ. И пока другие обходчики играют в «чику», игру отважных, или нюхают клей, или дерутся — нормальные развлечения двенадцатизначных номерных — ты СВОБОДЕН. Что такое СВОБОДА? Да, это старинное слово, теперь так никто не говорит, и само слово почти никто не помнит. Свобода — это когда можешь делать всё, что хочется, а не то, что тебе надо сделать, потому что так приказал начальник. Или что хотят твои коллеги, или… В общем, хорошая это вещь — свобода.

За стеклянными стенками теплиц время от времени улавливается копошение фигур в блёкло-синих и серых комбинезонах. За то время, пока я тут работаю, я ни разу не видел, чтобы эти Истинно Разумные покинули свои стеклянные клетки, хотя до моря тут всего несколько шагов.

Я шагаю и шагаю вдоль берега. Четыре тысячи девяносто шесть шагов — длина участка каждого обходчика[1], и обойти участок надо дважды за день. Шагомер в кармане на штанине отсчитывает шаги, вечером начальник суёт твой шагомер в прорезь машины, и та решает, хорошо ты работал или ленился. Если норма вышагана, получаешь воду и миску каши, если нет — тридцать два удара хлыстом и только потом воду и кашу. Не так уж тяжело, если делать работу регулярно. Конечно, многие коллеги — если не все — делают иначе. Ложатся где-нибудь на песке и качают ногой, а шагомер отмеряет. Или и вовсе вынут из кармана на бедре маленькую пластиковую коробочку, обовьют шнурком и повесят на что-нибудь — кусок ржавой проволоки, воткнутый в песок, к примеру — и лежат себе, а ветер качает приборчик… А потом контролёры найдут оторванный бак, уже пришедший в негодность, и обходчик получит шестьдесят четыре хлыста, а за повторный случай сто двадцать восемь. И помрёт, хрипя и кашляя, в первую же ночь. А если и не помрёт сразу, так его заберут санитары. Нет, я не буду лениться. Во-первых, это опасно, а во-вторых, на ходу хорошо думается. А думать я люблю. Мне есть о чём подумать…